Вячеслав Сухнев - Встретимся в раю

— И законной гордости, — вздохнул Гриша. — Осмелюсь напомнить свое предложение, Виталий Витальевич! Покорнейше прошу подумать о гипнопеде. Через неделю будете лялякать по-английски, как Шекспир. У меня приятель — гипнопед, и дорого не возьмет.

Шыстов слыл в редакции золотым пером, поэтому мог позволить себе несколько вольный тон в разговоре с начальством.

— Я, Григорий, номенклатурный чиновник — первый табельный разряд, — усмехнулся редактор. — Ежели потребуется, гипнопеда бесплатно дадут. Только я не хочу лялякать, как Шекспир, потому что, Григорий, я еще и пожилой чиновник, если не сказать, старый… Мозги высохли. Виски хочешь?

Шестов оглянулся на дверь, непроизвольно облизнулся и сказал, чуть повеселев:

— Натощак… Вредно, Виталий Витальевич. Но раз руководство настаивает…

Редактор, старчески покряхтывая, достал из старинного сейфа бутылку с желтой этикеткой, рюмки и яркую баночку исландской селедки. Гриша начал привычно свинчивать ключ на банке, а редактор прицелился бутылкой в рюмку. Тут ворвался красный и злой первый заместитель:

— Виталий Витальевич! Пора народ на ковер приглашать… Ни с кем сладу нет. Какую-то секретаршу, какую-то фитюльку вся редакция ищет!

— Ну… фитюльку, — усмехнулся редактор. — Присядь.

— Так надо же стол накрывать!

— Где стол был яств, там гроб стоит, — вдруг сказал главный. — Виски налить, Николай Павлович?

И, не дожидаясь ответа, поставил на стол заседаний третью рюмку. Рыбников посмотрел на свет янтарный напиток, понюхал и буркнул, остывая:

— За что пьем?

— За нашу смерть, — сказал главный и подергал свою эспаньолку. — А что — нормальный тост… Пей, Николай Павлович!

Шестов с Рыбниковым летуче переглянулись. Главный это заметил и засмеялся, как палку об колено сломил:

— Небось, судари мои, думаете: аут, выскочил из ума Виталий Витальевич… Мол, сам одной ногой в могиле стоит и нас туда же приглашает заглянуть. Как бы не так. Если кто сбежал с катушек, так это не я, а наши дорогие работодатели. Вы даже не представляете, господа-товарищи, о чем у нас с англичанами речь пойдет… Не представляете! Посему сразу прошу: никаких бесед в коллективе. Народ и так узнает. Но пусть он сначала все осмыслит на уровне слухов и сплетен. Потом плохие новости легче воспринимаются.

— Что же все-таки случилось? — прищурился Рыбников.

Главный редактор долго смотрел в мутное окно, положив руку на ребристый бок кондиционера. Он казался жалким и очень старым. Потом сказал, не оборачиваясь:

— Англичане откупают половину пая нашего «Вестника». Так-то, судари мои. Обещают дать хорошую бумагу, новую технику. Ну и надсмотрщика, какого-нибудь мистера Твистера… И будет он меня учить, как делать современную газету в условиях поголовной компьютеризации, коммерциализации и телевизофрении…

Главный отошел от окна, шаркая, пробрался за свой стол и уселся, сцепив перед собой жилистые руки, покрытые светлым пушком и пигментными пятнами.

— Я, ребятки, уже при Лёне, при Брежневе, редактором был… Слышали о таком? Еще бы! Славная история славного периода, в результате которого мы теперь сидим в дерьме по нижнюю губу. Ехали, бежали… А куда? Куда прибежали? И теперь каждая сука, каждый Шекспир…

Рыбников поднялся и сказал, оглядываясь на безмолвные стены, оклеенные фотообоями с березовым лесом:

— Пойду я, Виталий Витальевич… Прослежу. И вообще…

— А я уже отбоялся, — сказал редактор стенам. — Отбоялся! Вот прошение о пенсии!

Он выхватил из стола какой-то листок и потряс перед застывшими березами, словно стены могли не только слышать, но и видеть.

И Гриша попятился из кабинета:

— Перекурю пока…

Едва он закурил в редакторском «предбаннике», явился первый заместитель главного и сунул Шестову крохотную плоскую коробочку:

— Микрофон — зверь, за двадцать метров шепот пишет. Проволочная катушка, на два часа. Вот тут нажми…

Шестов не стал ни о чем спрашивать. Раз надо Рыбникову… Знали они друг друга давно — почти в одно время заканчивали факультет журналистики Московского университета и нередко занимались общими комсомольскими делами.

После университета Рыбникова взяли в министерство информации. Он там поскучал какое-то время, не сошелся со старперами в руководстве, начал показывать зубы. Сбежал в «Вестник», где его знали хорошо, поскольку два последних года перед защитой диплома Рыбников проходил в еженедельнике практику.

А Гриша поехал в областную газету в город Термез, еще полный легенд об «афгане», вызубрил от скуки английский, потом — узбекский. А тут — отделение Узбекистана, создание Исламской федерации и почти немедленная война с Индией. Гриша оказался интернированным, так как Россия выступила на стороне Индии, и российские «миги» с голубыми андреевскими крестами на фюзеляжах держали воздух от Пешавара до Джибути. Через три года война кончилась ничем, Гришу выпустили из лагеря, и он очутился в Москве — без работы и денег. Рыбников, тогда заведующий отделом экономики, взял Шестова к себе, устроил командировку по обмену в «Кроникл», где Гриша чуть-чуть отошел от лагерных ужасов, прибарахлился и окончательно отшлифовал знание английского.