Дарья Дезомбре - Призрак Небесного Иерусалима

– Маша? – услышала она обеспокоенный голос.

Дверь захлопнулась, а Маша птицей сбежала вниз по ступенькам прочь, навстречу своему одиночеству.

С того момента, как Андрей вышел наконец из кабинета Анютина, где начальник на пару с Катышевым рассуждал о временах и нравах, с той самой секунды он сказал себе, что не способен ни думать, ни изображать какие-либо разыскные действия, пока не увидит Машу. Он даже ее номер набрал только перед выездом к ней же, потому что знал, что телефонная беседа не утолит его голода, не успокоит терзающих страхов. Он должен обнять Машу Каравай, прижать к себе и не отпускать.

Пока не найдут маньяка или пока не прекратятся убийства. Держать долго, возможно – целую вечность. Ничего – вечность в объятиях с Машей – не худшая из перспектив. Он не доверял Иннокентию – он никому не мог ее доверить. Хотя на сердце было спокойнее, что Маша не одна, а с Кешей. И когда он услышал глухой голос в трубке, произнесший два слова «я дома», Андрей не стал задавать вопросов. Какая разница, откуда он заберет ее с собой? «Надо только не забыть заехать в супермаркет по дороге, – подумал он, паркуясь у Машиного подъезда. – На даче опять шаром покати. Но это – потом. Уже рядом – и вместе – с ней».

Поднимаясь по лестнице, он услышал голоса. Один мужской, говорящий негромко, другой чуть истеричный, женский, явно из-за двери. Слов было сначала не разобрать, но по мере того, как Андрей поднимался наверх, диалог становился все отчетливее: он узнал голос Иннокентия. И первая же понятая им фраза заставила Андрея остановиться как вкопанного.

– Маша, – говорил Иннокентий глухо. – Прости меня. Что за день-то сегодня такой, что я постоянно в чем-то признаюсь и оправдываюсь? В чем ты меня подозреваешь? Что я – выслеживающий тебя годами маньяк? А если допустить, что дело совсем не в этом? Неужели… – Он на секунду замолчал. – Неужели ты не можешь найти никаких других причин, кроме моей кандидатуры на роль убийцы, по которым я мог бы… Маша, как ты не понимаешь, я же тебя…

– Ты врал мне! – перебила его Маша, и в голосе у нее натянутой струной звучала истерика. Андрей не выдержал и рванул вперед. – Ты скрывал от меня столько всего, я не верю тебе, не верю уже никому!

Андрей вбежал на площадку и увидел Иннокентия, прижавшегося лобастой башкой к двери. Тот повернул к нему невидящий, потерянный взгляд.

– Маша! – позвал Андрей. – Это я, открой дверь. – И, покосившись на Иннокентия, который, дрогнув плечами, отошел в сторону, добавил: – Пожалуйста.

Дверь распахнулась. Маша, с заплаканными глазами, стояла на пороге, спросила:

– Где ты был? – И шагнула к нему: – Почему ты так долго ехал?!

Он обнял ее так сильно, как мечтал сделать целый день, чувствуя мокрую горячую щеку на своей шее. Он прижимал ее голову к плечу, зарывался губами в шелковистые пряди на затылке и шептал, баюкая: «Все, все, тшшш… Все будет хорошо, сейчас мы поедем ко мне, покормим Раневскую, сами поедим, ляжем спать, хорошенько выспимся, да?» А Маша только еще сильнее прижималась к нему и всхлипывала, но все реже, реже, пока ее дыхание совсем не выровнялось. Тогда он развернул ее лицом к себе, посмотрел в заплаканные глаза, и ему показалось, что никогда еще они не были такого пронзительно-зеленого цвета.

– Ты возьмешь что-нибудь с собой или так поедем?

– Это уже будет третий сбор вещей за сегодняшний день, – сказала она. – Нет. Я не буду больше собираться. Только сумку захвачу.

Не отпуская его руки, она нащупала в прихожей сумку, выключила, также на ощупь, свет и захлопнула дверь, не закрывая ее ни на один дополнительный оборот ключом.

И только сейчас оба вспомнили об Иннокентии и растерянно огляделись – его нигде не было. Они и не заметили, когда он успел уйти.

– Пойдем, – потянул Машу за руку Андрей. – Пойдем. Раневская проголодался.

Мужчина легко, по-спортивному, перемахнул через ограду парка и быстро пошел, глубоко засунув руки в карманы, в сторону детской площадки во дворе. Машина была на месте, черная в сгустившейся предосенней темени. Он открыл дверь, сел на протертое сиденье, выдохнул. Открутил со скрипом окошко вниз и достал сигареты, медленно, со смаком затянулся. Вместе с сигаретным дымом в легкие попал пряноватый запах палой листвы. Он был чуть менее насыщен, чем давеча в парке, но все равно чувствовался в быстро охладившемся ночью воздухе как знак, что зима близко… «Скоро от деревьев, пока покрытых цветной листвой, останутся только черные ветви, как загадочные письмена на фоне белесого неба. Скамейки по утрам будут покрыты инеем, – думал он, глядя на скамейку перед подъездом, – потом выпадет первый снег, на какой-то момент покажется, что стало светлее, но это иллюзия, обман зрения. Наступит зима, катарсис, смерть без надежды на отсрочку. Умрет и этот год. И он вместе с ним. Не жалко».