Роберт Стоун - Перейти грань

Через какое-то время Браун оказался посреди кладбища. Кое-где виднелись тронутые ржавчиной мемориальные доски ветеранов Первой мировой войны, рядом с некоторыми могилами трепетали на ветру маленькие флажки. Он проходил через это кладбище уже много раз. Большинство лежавших здесь ветеранов скончались от гриппа через много лет после Первой мировой.

Он прислонился к стене кладбища. «Ты пал духом, ты устал?» Старая песенка. Он знал причину своего уныния. То был страх.

«Страх, — думал он, — есть нечто такое, с чем можно справляться». Он считал, что не хуже любого другого мужчины на свете умеет подавлять в себе это мерзкое чувство и продолжать заниматься своими делами, как бы плохо они ни складывались в данный момент. Но страх имел множество проявлений. Он мог быть разной температуры и цвета, вкуса и запаха, он мог бить вас по голове или подкашивать вам ноги. Неясные, тягостные предчувствия чаще всего переходили в страх.

«Страх смерти? — думал он. — Нет. Тогда страх боли или гнева других людей? Вряд ли». Ни змеи, ни крики кровожадной пехоты, какими неожиданными и деморализующими ни казались они в одну из темных ночей, не парализовали его душу.

Он был не Бог весть каким моряком, да этого и не требовалось. В одиночку вокруг земли ходили и неопытные подростки. А как выглядели после этого победители? Им можно было только позавидовать. Все дело в том, что скрывается внутри. Он всю жизнь искал такой шанс и ради него шел на все, ни разу не пожалев о том, что подвергал себя риску или вступал в борьбу. Как раз наоборот, он всегда сожалел об упущенных шансах, и, если случалось уклониться от риска, он долго страдал от этого. Один серый день сменялся другим, кровь стыла в жилах, а он, так и не познав себя, растрачивал остатки молодости и сил. Но вот пришла пора действий, и он испугался. «Какое множество проявлений, — думал он, — бывает у страха».

По бухте прошел лихтер с мотками проволоки на палубе. За его кильватерным следом глаз выхватывал статую Свободы и экзотические виды Эллис-Айленд. В памяти неожиданно всплыли беседы со Стрикландом и его интервью прямо перед камерой. Какая чушь и абсолютная бессмыслица! Он поежился. Стрикланд, должно быть, считает его круглым идиотом.

Назад он шел через новостройки. Людям с верфи не советовали ходить здесь, но ему попались лишь несколько пьяных, да кучка чернокожих женщин среднего возраста, возвращавшихся из церкви с маленькими девочками в платьях из тафты и глазастыми мальчиками в галстуках-бабочках.

«Словно какая-то крыса, — подумал он, — живет в твоем сердце. Нет, не крыса — ребенок, брат. Твой младший брат, непослушное дитя, немилосердно битое розгами инструкторов-сержантов и других добропорядочных наставников жизни». Но дитя это, как следует отшлепанное, вновь и вновь принимается за свое, всячески стараясь заставить тебя понять, кто же ты есть на самом деле. При этом оно упорно и настырно, а главное, со святой невинностью ябедничает тебе про тебя же самого, испытывая ужас и приходя в бешенство от своих же деяний. В ход идет детское нетерпение, увертки, отчаяние. Ах, это слюнявое, слезливое и боязливое внутреннее «я», которое держит в своих руках каждого. Современное божество.

Разве не лепетал он перед этим киношником что-то о крупных сражениях с самим собой? Что-то подобное должно было сорваться у него с языка. Это было свойственно ему, это суть его страха. В ночных кошмарах он видел себя бессильным и малодушным. Ощущение было таким устойчивым, что его слабость и трусость во сне были более реальными для него, чем смелость, которой он обладал на самом деле, и достойное поведение наяву. «Когда ты смелый, но одновременно и напуганный, так будет всегда», — думал Браун.

Его страх не был таким, который можно превозмочь. Он был его внутренней сутью. Обнаружив в себе по-детски слабую натуру, он будет вынужден мириться с этим до конца своих дней.

Все это заставило его вспомнить своего отца. По-доброму. «Да, — подумал он, — теперь я вспоминаю его со светлым чувством. Несмотря ни на что он был мне другом».

Выйдя из дома, Стрикланд увидел ожидавшего его Гарри Торна, который протягивал ему зонтик, приглашая укрыться от дождя. Лицо у Торна было довольное и светилось воодушевлением. «Сияет, как новый чайник», — подумал Стрикланд.

— Мистер Стрикланд, как дела, мой добрый друг? — спросил Торн.

Стрикланда подкупала добродушная и покровительственная манера Торна. Он пробормотал что-то нечленораздельно и позволил Торну увлечь себя к лимузину «линкольн-континенталь». Из машины проворно выскочил шофер в темных очках, демонстрируя свою бесконечную готовность стоять под дождем.