Шамиль Идиатуллин - Варшавский договор

Но мужик щелкнул чем-то, и включился чужой предательский голос:

–…А есть инновачечники – они неформально под крылом Арзанова, который отвечает за инновационное развитие. Ну, в администрации. Они, соответственно, так же решают сложные вопросы, как мы для ОМГ. И есть конвенция, что в дела друг друга мы не…

Мужик щелкнул снова. Голос умолк. Славка уронил голову в бумажки, тупо разглядывая неграмотный штамп на голубом гарантийном талоне.

– Так приятно быть шестеркой? – внезапно спросил мужик другим голосом, не глухим и не таким механически правильным – хотя что неправильно, Славка понять не мог. И вопрос тоже не понял. Мужик пояснил:

– Бегаете стаями, как шакалы, убиваете кого-то. Куски выдираете. Только шакалы для себя стараются, а вы для хозяина. «Звездочка», инновачечники. Вы что творите-то, люди, а? Построили себе феодализм, ну я понимаю – нет ничего, кроме интересов хозяина и касты. У вас маму резать будут, а вы отвернетесь, с рыданием, с криками про сраную Рашку – и ничего не сделаете. Для мамы, для брата, для соседа – ничего. Вот за касту вы будете драться, это ведь единственное, что вас защищает. Полиция за полицию, чекисты за чекистов, бандиты за бандитов, рэкетиры вроде вас – за рэкетиров. Себя-то, я понимаю, красиво называете: самураи, мушкетеры, эти… Опричники. А вы просто холопы с кольями, челядь на цепи. Вы не заводы захватываете, вы страну захватываете. Приходится, я понимаю. Потому что она чужая вам, страна-то. Оккупанты вы, хуже фашистов.

Он осторожно ступил на больную ногу, попробовал ее на прочность и продолжил тихо и снисходительно, как неуместно нагадившему щеночку:

– Вот ты и дергаешься здесь, чтобы своих спасти, потому что и тебя никто, кроме твоей команды не спасет. А тебя бросили, Вячеслав Евгеньевич Забыхин. Командир тебя бросил и уехал. И его тоже бросят. Вас всех бросят, как электрод отработанный. И не вспомнят ни разу. Понял, гнида?

– Понял, – послушно буркнул Славка, начиная улыбаться. Боль улеглась и задавила позорную жажду угодить ответом. А может, срок действия этого сена истек. Настал срок соображать. Славка еще раз моргнул, но слово «Електронний рай» не исчезло ни со штампа, ни, когда он сел, с оранжевого пакета.

– Слу-ушай, – протянул Славка с удовольствием. – А ты ведь гэкаешь, да?

Мужик нагнулся, аккуратно поставил камеру у ног и чем-то зашуршал.

Славка продолжил, не обращая внимания на возню:

– Это что получается? Это получается, ты из Украины сюда приперся выпендриваться? Ну ты… Э, хватит, пошел вввв…

Варежка заткнула лицо другим, льдисто-арбузным запахом, и сопротивление вышло короче, чем в первый раз. Уплывая под золотисто-коричневый обрыв, Славка услышал:

– Не из Украины, а с Украины.

И уже не услышал почти пропетое вполголоса:

– И не с, а через.

Звонок Айгуль настиг Гульшат, как обычно, в самый неудобный момент. Любимая старшая безошибочно угадывала, когда любимая мелкая растягивается в ванне, намыливает руки или наконец засыпает после 40-минутного ворочания. Гульшат, впрочем, отличала немногим меньшая точность попаданий в ненужные точки пространства и времени. Поэтому стандартный телефонный разговор между сестрами начинался неласково – и не всегда теплел к завершению.

Последние недели было по-другому. Сегодня эпоха отлистнулась назад.

Телефон зачирикал, когда Гульшат миновала ворота завода. Они и без того опаздывали – Захаров сказал, что прибыть необходимо к восьми утра, и они подъехали к заводской стоянке без пятнадцати, но рассыпали запас времени, пытаясь сперва обогнуть два автобуса с черными стеклами, брошенных, как нарочно, поперек въезда на парковку, потом – найти идиотов-водителей, потом – припарковаться на обочине, плотно утыканной машинками тех работяг, что не теряли времени на маневры и поиски. Гульшат жутко нервничала, и звонок чуть не сшиб ее – во всяком случае, заставил поскользнуться на ровном месте, расчищенном и даже присыпанном песком. Захаров, шустрый дедушка, твердо подхватил под руку, одновременно жестом останавливая кинувшегося было на подмогу гастарбайтера-дворника. Гульшат ответила благодарным кивком, как могла изобразила сожаление и удивительно шустро выковыряла телефон из надетой по торжественному поводу шубы.

Айгуль говорила как пьяная или очень перепуганная. Гульшат сама перепугалась и стала переспрашивать, что стряслось с сестрой, с Виладой, даже про отца чуть не спросила, но не Айгульку, в самом деле, было про него спрашивать. Айгуль немножко успокоилась, но осталась невнятной: то тараторила, почти срываясь на крик, то надолго умолкала. Но было все-таки понятно, что с ней все в порядке, с племянницей тоже, и ничего страшного не случилось – а случилось странное. Что именно, Гульшат разбирала с трудом. Захаров выразительно поглядывал на цифры, изумрудно полыхающие в полумраке над проходной, а дворник смотрел сквозь Гульшат, распахивая глаза не по-азиатски.