Дэниел Силва - Англичанка

— Как твоя работа? — спросила она за кофе в залитом солнцем саду.

— Лучше не бывало, — ответил Габриель, глянув на Мадлен.

— Я о живописи, Габриель.

— Закончил недавно реставрировать отличное полотно Бассано.

— Лучше займись собственным творчеством, — упрекнула его Циона.

— Уже, — расплывчато ответил Габриель. На том и успокоились.

После кофе Циона отвела их к себе в мастерскую, показать новые работы. По просьбе Габриеля, она открыла кладовую, где хранились сотни полотен и зарисовок его матери, включая несколько изображений высокого мужчины в форме СС.

— Я же просил сжечь их, — напомнил Габриель.

— Просил, — признала Циона. — Однако я не сумела заставить себя.

— Кто это? — спросила Мадлен, глядя на картины.

— Эрих Радек, — сказал Габриель. — Он руководил тайной нацистской программой «Операция 1005». Ее целью было скрыть все следы холокоста.

— Зачем твоя мать написала его портрет?

— Радек чуть не убил ее во время «марша смерти» из Аушвица, в январе 1945-го.

Мадлен озадаченно выгнула брови.

— Не его ли недавно арестовали в Вене и привезли на суд в Израиль?

— К твоему сведению, — поправил ее Габриель, — Эрих Радек явился на суд добровольно.

— Ну да, — с сомнением произнесла Мадлен. — А меня похитили марсельские бандиты.

На следующий день они отправились в Эйлат. Контора сняла большую частную виллу недалеко от иорданской границы. Мадлен целыми днями загорала у бассейна, читая и перечитывая классические английские романы. Готовилась вернуться в страну, которая даже не была ей родной. Мадлен так и осталась никем, ненастоящим человеком. Так может, не первый раз подумал Габриель, ей лучше жить в Израиле? В последний день на юге он так и спросил Мадлен. Они сидели на вершине голой скалы в пустыне Негев, глядя, как солнце погружается в бесплодные земли Синая.

— Искушение велико, — признала Мадлен.

— Но?..

— …мой дом не здесь. Как и в России, здесь я чужая.

— Будет тяжело, Мадлен. Тяжелей, чем ты думаешь. Англичане вывернут тебя наизнанку, пока не убедятся в чистоте твоих намерений. Потом запрут там, где тебя не достанет Россия. К старой жизни уже не вернешься. Никогда. Тебя ждет ее жалкое подобие.

— Знаю, — отстраненно произнесла Мадлен.

Нет, ничего она не знала, но так, наверное, было даже лучше. Солнце уже коснулось горизонта. Пустынный воздух сделался вдруг холодным, и Мадлен поежилась.

— Вернемся? — спросил Габриель.

— Еще нет.

Он накинул ей на плечи свою куртку.

— Я скажу тебе кое-что, чего говорить, пожалуй, не стоит, — начал Габриель. — Скоро мне предстоит занять пост шефа израильской разведки.

— Поздравляю.

— Лучше посочувствуй мне, — возразил Габриель. — Зато в моей власти будет постоянно приглядывать за тобой, предоставить неплохое жилье, устроить в семью. Неблагополучную, — поспешил уточнить он, — но другой, увы, нет. Мы дадим тебе родину. Дом. Так у нас поступают в Израиле. Мы даем людям дом.

— У меня уже есть дом.

Больше Мадлен ничего не добавила. Солнце опустилось за горизонт, и ее стало не различить в темноте.

— Оставайся, — попросил Габриель. — Оставайся с нами.

— Не могу. Я Мадлен. Англичанка.

На следующий вечер в иерусалимском Музее Израиля состоялось торжественное открытие столпов Соломона. Присутствовали президент и премьер, члены кабинета министров и большая часть кнессета, [20] Букв.: «собрание» ( ивр. ); парламент Государства Израиль. а еще куча важных писателей, художников и артистов. Кьяра произносила свою часть торжественной речи в новом выставочном зале. Ни словом, правда, не обмолвилась, что столпы обнаружил ее муж, легендарный шпион Габриель Аллон, и что темноволосая красавица подле него — погибшая англичанка Мадлен Хэрт. После, на приеме, они задержались на пару минут и поехали через Иерусалим в тихий ресторанчик в старом кампусе Академии искусств и дизайна Безалель. Потом, когда прогуливались по улице Бен-Йехуда, Габриель вновь попросил Мадлен остаться. Она отказалась. Последнюю ночь в Израиле Мадлен провела в свободной спальне у Габриеля, в доме на улице Наркис. В спальне, предназначенной для ребенка. Рано утром, еще до рассвета, они отправились в аэропорт Бен-Гурион и сели на самолет до Лондона.

Несколько дней Габриель размышлял: не предупредить ли Грэма Сеймура, что ему следует ждать довольно необычного русского перебежчика? В конце концов решил ничего не говорить заранее. Из личных соображений — не хотел испортить сюрприз.