Измайлов Андрей - Белый ферзь

На третий день Инны не стало. Для Колчина Инны не стало без малого полгода назад.

Колчин прилетел из Берлина в ночь, когда Инны не стало. Он видел ее – уже остывшую, бледную. Она всегда была бледной. Лицо измученное, но теперь спокойное.

У Вали Дробязго тоже измученное лицо. Но спокойное. Ранг обязывает держаться на уровне. Даже у могилы дочери.

Даже у могилы дочери – в сопровождении мордоворотов, положенных по рангу. Ранг обязывает. На уровне.

На каком ты уровне, Валя? Поговорим? Подумаем сообща, как ты предлагал в записке? Не сейчас. Завтра. Валя Дробязго был в трансе. Единственная дочь…

Валя Дробязго сказал: на Ваганьковском. Учитывая его ранг, учитывая его уровень. Он сказал, что этот вопрос ему удалось согласовать.

Удалось бы тебе, Валя, согласовать и другой вопрос – и не один. С Колчиным Юрием Дмитриевичем. Даже в окружении мордоворотов, положенных тебе, Валя, по рангу, нелегко будет тебе, Валя, согласовать с Колчиным вопрос – и не один. Не сегодня, не в день похорон. Завтра.

Колчин сказал: на Ваганьковском – нет! еще бы – на Новодевичьем!.. Распоряжаться судьбой Инны будет Колчин, а не Валя Дробязго со всеми своими рангами и уровнями. Довольно Валя Дробязго распоряжался судьбой. Судьбой Инны и… судьбой ЮК? Поговорим. Подумаем сообща. Есть о чем. Не партейку же в шахматишки им разыгрывать скуки ради, когда есть о чем поговорить, есть о чем подумать сообща. Нет, не партейку, не в шахматишки. Даже с форой в ферзя. Белого.

Белый – у японцев цвет смерти.

Ферзь – самая сильная фигура. Если бы не отменили правило, при котором ферзь еще и конем ходил, он был бы непобедим. Не он. Она. Ферзь – она. Жертва белого ферзя – рискованный ход. Если неверно рассчитать многоходовую комбинацию, если ошибиться хоть на ход, если не учесть контрвыпад партнера, – поражение неминуемо. Разве что последовать примеру анекдотного магараджи, который по рангу и по уровню не уступает рекетмейстеру Вале Дробязго: «Пан Президент, а про вас уже есть анекдоты? – Да. И один мне очень нравится. Играет Каспаров со мной в шахматы. Играет, играет и говорит: «Мат!». А я рассудительно говорю: «Да. Действительно, мат… Но только ведь мы заранее не обговорили, кто какими играет».

– Ха-ха-ха! – Вот и мне он очень нравится!».

Белый ферзь. Инна? Инна. Белый – у японцев цвет смерти.

Колчин сказал: на Донском. На том, что примыкает к стенам Донского монастыря. На том самом, где Эрнст Неизвестный на стене крематория расположил барельеф – дерево, растущее из упокоившегося. В двухстах метрах от Шаболовской квартиры. Хотя… все равно где. Но не там, где Валя Дробязго «уже согласовал». Ладно, на Донском- Колчин сказал: на Донском.

Пришли все. Борисенковская Татьяна взяла на себя все хлопоты, связанные с готовкой, сервировкой. К могиле не поспела – распоряжалась поминальным столом, носилась из кухни в кухню. Квартиры Колчиных и Борисенок – дверь в дверь. Гришаня Михеев бродил неприкаянным, глазами, немо, спрашивал: «Нам съезжать?». Колчин глазами, немо, отвечал: «Нет. Это только на сегодня». – «Стрелой» приехала «старшая подруга», Лешакова-Красилина-Мыльникова. Без мужа.

Валя Дробязго дал понять, что поминки во всех отношениях удобней – у него, в Доме-На-Набережной. Колчин дал понять: нет, на Шаболовке.

Из Пекина прилетел отец. Дмитрий Иваныч. Обнялись. Он показался Колчину каким-то не таким, не настоящим, отличным от остальных. А! Вот в чем дело! Май. А отец – лицо покрыто плотным августовским долговечным загаром. Ну да, ведь Пекин… Там – солнце. Надолго отпустили? На неделю. Поговорим потом. Поговорим.

Валя Дробязго держался на уровне. Только когда Инну опускали в землю, дрогнул губой и задрал голову к небу, промаргивая и промаргивая.

За сдвинутыми столами (колчинский и принесенный от Борисенок) сначала молчали, потом скорбно произносили, потом пили, потом зашумели. Все как обычно в подобных случаях. Еще – предварительная чашка киселя, порции рисового пудинга. Зачем? Так надо. Таков обычай. Чей? Неважно. Христианский- иудейский-мусульманский-буддийский. Чей? Неважно. Так надо.

Потом все разошлись. Егор Брадастый пригнал колчинскую «мазду». Колчин отвез отца домой, в Марьину рощу. И остался там, с ним.

Валя Дробязго в сопровождении мордоворотов уехал на своей к себе – в Дом-На-Набережной. Завтра? Нет, завтра он никуда не собирается. Он будет дома. Да, он готов побеседовать с Колчиным. Нет, какие- либо изменения – вряд ли. Нет, его никуда не сорвут с места, не вызовут. Он будет дома. Он вчера похоронил дочь – кто и куда его посмеет вызвать?!