Валентен Мюссо: Холод пепла

— Как твоя учеба?

— Нормально, хотя мне кажется, что время тянется медленно.

Анна училась на третьем цикле в Школе Лувра. Теоретически через несколько месяцев она должна была закончить учебу.

— Далеко продвинулась в своей дипломной работе?

— Я отстаю, очень даже отстаю, но обязательно наверстаю упущенное. Я уже прошла стажировку в Сен-Жермен-ан-Лэ.

— В замке?

Анна кивнула. На самом деле, хотя я не имел никаких конкретных доказательств, на которые мог бы опереться, у меня было подозрение, что Анна бросила учебу. После семи столь трудных, столь разных лет это было самым глупым ее решением. Но в любом случае я буду последним, кто узнает об этом.

Легкий ветерок колыхал листья каштана, шумевшие над нашими головами. Некоторые деревья уже были усыпаны гроздьями белых и розовых цветов. Я набрался мужества.

— Послушай, относительно того, о чем мы вчера говорили по телефону…

— Забудь, Орельен. Вчера я была такой подавленной. Я ни в чем тебя не упрекаю.

— Нет, я хочу, чтобы ты знала… Мне хотелось бы, чтобы в будущем мы чаще виделись. Как хорошо вновь встретиться здесь, в Арвильере… Например, на каникулах… Через три недели, весной, я приеду с Виктором. Можно снова сделать качели…

Это все, что я смог ей предложить.

— Последние годы я мало занимался тобой, — закончил я срывающимся от волнения голосом.

Анна бросила окурок на влажную землю и раздавила его ногой. Ее губы озарила улыбка.

— Никто не просит, чтобы ты занимался мной, Орельен. Теперь я уже большая девочка. Папа умер более двенадцати лет назад…

Мне с трудом удалось скрыть изумление. Анна мало говорила о нашем отце, а я привык уважать ее молчание. Но, насколько мне было известно, сейчас она впервые провела непосредственную параллель между его кончиной и своей хронической депрессией.

— Ты с кем-нибудь встречаешься?

Подобный вопрос, заданный в разговоре между братом и сестрой, должен подразумевать любовную связь. Но в нашей беседе он подразумевал визиты к врачу.

— Я встречаюсь с психологом, хорошим психологом. В отличие от своих коллег он, похоже, не валяется на диване доктора Фрейда.

Говорила ли Анна мне правду или просто хотела успокоить меня и положить конец разговору на эту тему? Не знаю.

Я давно разучился понимать свою сестру, а она была способна на любую ложь.

В течение двух дней, которые я провел в Марне, состояние моего деда оставалось стабильно-тяжелым, что позволяло предполагать худшее.

В воскресенье вечером, сидя в поезде, увозившем меня обратно в Париж, я почти физически почувствовал, как отрываюсь от своего прошлого, как оставляю его позади, словно старую кожу. Однако последующие недели вновь бросили меня в минувшие годы, причем так грубо, так жестоко, что моя жизнь разлетелась вдребезги.

Мой дед умер через четыре дня после приступа, в понедельник вечером. Когда он отходил в мир иной, Алиса была рядом с ним. Она отказалась покидать больницу, пусть даже на несколько часов, словно боялась, что в роковой момент Абуэло окажется в одиночестве. Он так и не пришел в себя. Полагаю, так даже лучше, поскольку ему наверняка было бы невыносимо чувствовать себя — как морально, так и физически — «сдавшимся», если говорить словами Анны.

Последние две недели перед пасхальными каникулами я жил словно в густом тумане. Я все делал в каком-то замедленном темпе, мое тело казалось мне ватным. В лицее я больше не придерживался той программы, которую сам для себя разработал. Со своими учениками я изучал два любимых фильма моего деда: «Красные башмачки» Майкла Пауэлла и «Босоногая графиня» Манкевича. Благодаря этим шедеврам у меня создавалось впечатление, будто мой дед все еще рядом со мной.

Каждый вечер я звонил Анне. Мне хотелось вновь сблизиться с ней. Я был уверен, что смерть Абуэло поможет нам обрести друг друга. Мы долго разговаривали, как в прежние времена. Необязательно на самые трудные и важные темы. Просто звук ее голоса, такого звонкого и ласкового, как мелодия виолончели, вызывал во мне необыкновенный прилив сил.

В тот период я несколько раз звонил матери по телефону. Мои родители развелись в 1986 году, за год до того, как Теодор, мой отец, узнал, что у него рак. Через четыре года после смерти отца, когда я уже заканчивал учебу, мать уехала в Экс-ан-Прованс, где завершила свою карьеру физиотерапевта. Я никогда не был с ней особенно близок, и мой ежемесячный телефонный звонок можно было по праву рассматривать как дополнительное задание к уроку, в виде наказания. Несколько раз летом я вместе с Виктором ездил к ней на юг Франции, чтобы она не потеряла связи с внуком.