Андрей Троицкий - Бумер-2

Оттолкнувшись руками от земли, Шубин попытался подняться на ноги, но снова оказался на земле, голова закружилась, будто он каким-то чудом оказался на детской карусели, которая разгонялась, крутилась все быстрее. И снова мир погрузился в темноту.

В салоне «опеля» стояла нестерпимая вонь. К запаху бензина и солярки примешивался тошнотворный дух подгоревшего мяса и еще какой-то запах, отвратительный, непередаваемый словами, от которого выворачивало наизнанку. Плохо соображая, что делать дальше, куда рулить, Жлоб решил, что без врача все равно не обойтись, но вести лучшего и единственного друга в районную больницу — это все равно, что его, а заодно и себя, прямиком на кичу отправить.

Врачи обязаны сообщать ментам о таких делах. Едва Кубу обследуют в приемном покое, завалится дознаватель. И начнется такая канитель, что тошно станет. К тому моменту, когда Кубу положат на операционный стол или куда там кладут обгоревших людей, менты пробьют насчет пожара в закусочной, поговорят с Шубиным, если он жив. А он наверняка жив, потому что такие типы легко не подыхают. И хрендец на ровном месте. Кубу отправят в тюремную больничку, а Желабовского прямой наводкой в СИЗО, в тухлую камеру на тридцать рыл.

Углядев указатель и жестяной щит на столбе, Жлоб резко вывернул руль, съехал с трассы и погнал «опель» по дороге через лес. В дачном поселке Масловка жил Николай Николаевич Кучушев, знакомый доктор из районной больницы. Пару раз он штопал Жлоба, когда его порезали ножом какие-то залетные отморозки. И Кубе тоже как-то помогал. Хороший мужик. Главное, цену не ломит, берет по-божески. И умеет держать язык за зубами.

Мобильник зазвонил в тот момент, когда, вцепившись мертвой хваткой в руль, Жлоб на темной узкой дороге разогнал тачку до девяноста километров. Пришлось сбавить газ. Услышав голос Постникова, Жлоб поморщился. Как некстати этот разговор именно сейчас.

— Ну, где вы пропали? — выпалил Постный. — Какого хрена не звоните? Я жду как опущенный, а ты язык проглотил.

— Вот как раз хотел, — пролепетал Жлоб.

Но Постников не стал слушать.

— Или вы стали настолько крутыми, что и докладываться не надо?

— Да, Павел Митрофанович, — невпопад ответил Жлоб, он не успевал следить за темной дорогой.

— Что «да»? Крутыми, мать вашу заделались?

— То есть, нет, Павел Митрофанович.

— Что ты ладишь: Пал Митрофаныч? Говори, как дела?

— Все плохо. Куба обгорел. Сильно очень. Когда вспыхнул огонь, он оказался рядом… Сейчас его к доктору везу. К Кучушеву на дачу.

— Я не о здоровье Кубы спариваю, — заорал Постный. — Я спросил: как наши дела? Ты что, тупее материной задницы? Уже русских слов не понимаешь?

— Забегаловка сгорела. Дотла. Все тип-топ.

— Ну, с этого и надо было начинать, — тон Постникова смягчился. — Отвезешь Кубу к коновалу, а потом обязательно мне звякни. В любое время, хоть ночью, хоть утром. Только в больницу не суйтесь. Понял меня? В больницу ни ногой.

— Все понял, — отозвался Жлоб.

Кроткие гудки. Жлоб бросил трубку на пассажирское сидение и увеличил скорость. Дорога сделалась чуть шире, в просветах между деревьями открылось небо. Еще два поворота, и они на месте.

— Шестьсот долларов, — громко и внятно сказал с заднего сидения Куба. — Слышь? Шестьсот…

— Чего шестьсот? — проорал в ответ Жлоб.

Он чувствовал, что в груди бешено молотится сердце, руки сделались слабыми и вялыми, а на глаза наворачиваются слезы.

— Баксов наварили… Шестьсот баксов… За мою жизнь…

Куба зашелся каким-то диким нечеловеческим смехом, похожим на рыдание. От этого смеха мурашки по коже бегали. А потом затих и, сколько не звал друга Жлоб, тот не отзывался. «Опель» съехал на обочину, Жлоб вывалился из салона, распахнул заднюю дверь. Куба лежал на боку между сидениями и, кажется, не дышал.

Жлоб, боявшийся покойников, почувствовал дрожь в коленях, он метнулся к багажнику, открыл крышку и долго шарил внутри, пока не нашел китайский фонарик с длинной рукояткой. Пересилив страх, Жлоб с ногами забрался на заднее сидение, посветил в черное лицо друга, потормошил его за плечо. Никакой реакции, только голова мотнулась из стороны в сторону, и все.

На коже столько сажи и копоти, будто Куба из печной трубы вылез. От рубахи и штанов остались обгоревшие лохмотья, и они еще дымились. Опаленные огнем волосы превратились в темный нарост на голове, будто череп покрылся темной коростой. Кожа на щеках и губы потрескались, в этих трещинах выступила желтоватая сукровица. Почувствовав позывы тошноты, Жлоб вытащил из-под колена последние две бутылки пива, открыл пробки зубами. И полил пивом Кубу. Потер рукой его лицо и грудь ладонью и снова полил пивом из второй бутылки. Толку чуть, только копоть размазал.