Маурицио де Джованни - Кровавый приговор

Решение задачи. У того, кто смотрит на жизнь из окна, нет решения.

Он подумал, что в деле гадалки решение возникло в его уме, когда Нунция Петроне рассказала ему про ответ Кармелы Кализе на слова о том, как она, Нунция, поступает с деньгами. «Выходит, ты и я не так уж отличаемся друг от друга», — сказала гадалка привратнице, которая обеспечивала будущее своей дочери. Значит, у Кармелы тоже был ребенок. Гадалка как будто сообщила об этом Ричарди через свою компаньонку.

Сейчас, глядя в окно своего кабинета и стараясь не думать о горе бумаг, которые должен заполнить, Ричарди вспомнил о своей матери — о сне, в котором видел ее недавно, о ее болезни, о ее неизлечимых нервах.

«Что такое была твоя болезнь, мама? Что ты видела за стенами дома — в полях и на улицах? Почему ты жила, запершись в своей комнате, не вставая с постели? Что было у тебя в крови, мама? Что ты оставила мне в наследство, кроме этих глаз, которые кажутся стеклянными?»

Ричарди вздрогнул: свежий воздух, дар ласковой весны, был прохладным.

«В маме и во мне — одна кровь», — подумал он.

Майоне чувствовал себя легким, и это было неплохо для здоровяка, который весит больше ста килограммов. Он получил полдня отдыха, как всегда, если расследование завершалось успешно, и чувствовал, что это будут прекрасные полдня.

Когда кончалось расследование, его душа освобождалась от груза. Он снова мог смотреть на мир прямо: больше не было преступления, за которое надо покарать виновного, не надо было выпрямлять что-то, что покривилось. И его ладони, грудь, голова были еще наполнены той весенней ночью, которую ему подарила Лючия, улыбаясь без слов. Она, как всегда, была права: весна — время любви, подумал Майоне.

Но сейчас он хотел говорить с ней. Придя домой при свете послеполуденного солнца (это было необычно), он обнял жену и детей и переоделся в штатское. Штатской одеждой в этом случае были старая рубашка из грубой хлопчатобумажной ткани, полотняные штаны на поношенных подтяжках и стоптанные башмаки, с которыми он был не в силах расстаться. Он поиграл с детьми, счастливыми и растерянными из-за нового настроения в доме, немного поспал, а после этого пришел на кухню, сел там и стал любоваться чудесной картиной — тем, как его жена, самая прекрасная женщина во всей вселенной, лущила фасоль и ломала на части макароны.

Лючия улыбнулась, не глядя на мужа, протянула ему маленькую кучку полных стручков и сказала:

— Сделай и ты что-нибудь хоть раз.

Он тоже улыбнулся и начал распарывать большим пальцем стручки и высыпать фасолины в миску.

Лючия перестала работать, взглянула на него и сказала:

— Расскажи мне.

И он рассказал.

Ричарди закончил заполнять гору бланков, означавших конец расследования, положил ручку и закрыл чернильницу. Вечер одержал победу над днем. Конус света, падавшего от лампы, освещал пустой письменный стол. «Работа закончена, — подумал он. — Пора».

Он в последний раз окинул взглядом кабинет, прислушался: за дверью тишина. Он был последним. Надо уходить.

Ричарди вышел из кабинета, закрыл за собой дверь и пошел к лестнице. «Я туда не вернусь», — сообщил ему призрак мертвого вора с пистолетом в руке и дырой в голове, откуда капал мозг. «Ну и не возвращайся!» — зло подумал комиссар.

Погода на улице была чудесная. Весна, подпрыгивая, кружилась около него, стараясь привлечь его внимание. Но человек, который смотрит на жизнь со стороны и видит мертвых, не мог почувствовать весну.

«Я иду домой. В дом, где я больше не имею права даже мечтать о тебе, любимая».

Майоне рассказывал Лючии так, как не делал уже много лет — сердцем и душой.

Лючия увидела перед собой несчастную, зверски убитую старуху и прекраснейшую женщину, изуродованную шрамом, и пережила боль и ужас. Потом она увидела маленького человечка с прядью на лысине, шестидесятилетней невестой и неумирающей матерью и смеялась до слез. Она представила себе знатную и богатую женщину, лишенную любви, и пожалела ее; потом — мужа этой женщины, пожилого, уважаемого и печального, и его пожалела тоже.

Она познакомилась с толстой женщиной с маленькими глазами и неодобрительно покачала головой, узнав, что та решила стать обманщицей, хотя всегда была честной. Но, узнав, что у той есть умственно отсталая дочь, которая видит какой-то ад, Лючия посочувствовала толстухе. Она проникла мыслями в больной ум самовлюбленного актера и снова ужаснулась.

Лючия мысленно увидела бледную девочку с большими глазами старухи, у которой не было матери, а теперь не стало и отца, и заплакала о ней. И покачала головой, представив себе грозного бандита и распутного коммерсанта, кровь которого отравила красота.