Маурицио де Джованни - Кровавый приговор

Он засыпает, держа в объятиях жизнь — свою жизнь на своей груди. И слышит дыхание, незнакомое и привычное одновременно.

Наступил рассвет. Ричарди и Майоне осознавали, что начавшийся день решит очень много. Он будет решающим для памяти Тонино Иодиче и чести его детей, для успокоения души Кармелы Кализе, для репутации семьи Серра ди Арпаджо, для благополучия и, может быть, карьеры Аттилио Ромора, подающего большие надежды актера, которому сейчас живется трудно, для фамилии и судьбы ребенка Эммы.

Он определит, будут ли они сами знать, что разгадали одну из тайн мира, в котором, согласно королевскому указу, больше не может быть ни тайн, ни крови, ни убитых.

Майоне, выполняя приказ Ричарди, незадолго до обеда сходил в особняк семьи Серра. Дождавшись, пока привратник уйдет в свою караулку, он осторожно вошел в ворота, прячась в тени, чтобы не быть замеченным с балконов бельэтажа.

Он знал, что синьора Серра поедет в театр без шофера: она велела привратнику подготовить ее новую машину, странный красный автомобиль, и доверху заправить его бак бензином. Привратник, как всегда, начал жаловаться на то, что он один должен делать все, а Майоне терпеливо поддакивал ему, но с трудом выдерживал его присутствие. Однако терпение помогло ему узнать новость, которая показалась ему крайне интересной: профессор тоже спросил привратника, знает ли тот, какие планы у синьоры на этот вечер, а потом велел предупредить шофера, что тоже уедет из дома. И добавил, что поедет в театр. Это же нелепо — столько напрасных расходов. Всего два человека, оба едут в один и тот же вечер в один и тот же театр, а берут разные автомобили.

Узнав эту новость от Майоне, Ричарди поморщился. В театр. Снова смешиваются настоящие и притворные чувства. И неизвестно, какие из них наделают больше шума.

В театр. Должно быть, именно там развяжутся все узлы. «Хорошо. В театр так в театр. Мы тоже там будем», — подумал он. Он велел Майоне собрать маленький отряд в штатском — всего четыре человека — и разместить их в разных точках зала и у выхода. Один должен будет сидеть рядом с профессором, чтобы не дать тому совершить какую-нибудь глупость.

— А вы, комиссар? Вы что будете делать?

Ричарди неожиданно улыбнулся и резким движением руки поправил прядь на лбу. Его глаза ярко блеснули в лучах заходящего солнца.

— Я должен пригласить с собой одну синьорину. Сегодня я иду в театр не один. Купи мне в кассе два билета.

Нунция Петроне не поверила своим ушам. Она по природе не доверяла никому и тем более полицейским. Просьба Ричарди показалась ей чем-то нелепым, почти шуткой. Но в глазах комиссара она не видела веселья.

— Антониетта? А зачем? Для чего она вам нужна?

Ричарди стоял перед ней и смотрел ей в глаза. Его ладони были засунуты в карманы пальто, непокорная прядь упала на лоб.

— Нужна потому, что, возможно, была на месте убийства, когда оно произошло. Вы сами сказали мне, что в тот вечер, когда Кализе была убита, ваша дочь оставалась у нее еще час. Если бы убийца заметил девочку, он, вероятно, убил бы и ее. Может быть, увидев кого-нибудь, она сможет помочь нам опознать его. Может быть.

Петроне окинула свою кухню взглядом, словно искала помощи у стоявших там жалких вещей.

— Но Антониетта ничего не понимает, комиссар. Она всегда говорит, как будто видит людей, которых мы не видим, — детей, с которыми играет в своем воображении. Она… проста умом, вы же это видите. Чего вы от нее ждете, от бедняжки?

Ричарди пожал плечами:

— Это попытка. Всего лишь попытка. Но я обещаю вам, что с ней ничего не случится. Я все время буду рядом с ней и верну ее вам невредимой. И может быть, вечер в театре ее развлечет.

И вот Ричарди снова шел к театру от квартала Санита, но теперь вместе с девочкой, которая волочила ноги, держала правую ладонь возле рта и продолжала бормотать свой напев. Люди, мимо которых они проходили, прекращали разговаривать и расступались перед ними.

Улицу постепенно накрывали вечерние тени, а фонари еще не зажглись. Это было время, когда материализуются сны.

В начале улицы Толедо Ричарди, как обычно, отвел взгляд в сторону, чтобы не видеть мертвецов. Антониетта улыбнулась и поздоровалась с ними.

Комиссар вздрогнул от ужаса, когда девочка остановилась и приласкала призрак мальчика, у которого была проломлена голова, — может быть, ее раздавил трамвай. Кожа его голого торса была залита кровью и еще хранила отпечаток веревки, которая поддерживала штаны. Странно, но берет по-прежнему оставался на голове — по крайней мере, половина берета на ее уцелевшей половине. Его вторая половина лежала на куске белого черепа и на оголенном начинавшем разлагаться мозге.