Стивен Кинг - Возрождение

Преподобный Джейкобс заставил Терри и Кона дать клятву молчания, чтобы, по его словам, не испортить иллюзию для малышей (меня, значит, посчитали большим, и мне это понравилось). Те клятву дали, и не думаю, что они ее нарушили, но лампы в церковном подвале светили намного ярче ламп в гараже пастората, и если присмотреться к ландшафту с близкого расстояния, то было видно, что Мирное озеро — всего лишь широкая лужа. Желобок тоже был заметен. В общем, к Рождеству все уже знали.

— Все это одна большая туфта, — сказал мне как-то Билли Пакетт в один из четвергов. Билли и его брат Ронни терпеть не могли четверговую школу, но с мамой не поспоришь. — Если он еще хоть раз ее покажет и опять заладит про хождение по воде, я блевану.

Я подумал, а не набить ли мне Билли морду, но уж очень он был здоровый. И потом, мы с ним были друзьями. К тому же он был прав.

Преподобный Джейкобс лишился работыиз-за проповеди, которую он произнес с кафедры 21 ноября 1965 года. С помощью интернета вспомнить дату было несложно: это случилось в воскресенье перед Днем благодарения. Спустя неделю он вовсе исчез из нашей жизни. Пэтси и Моррис (ребята из Братства юных методистов прозвали его Морри-Я-с-вами) сделали это еще раньше. Как и "Плимут-Бельведер" с кнопочным переключением передач.

Три года, что разделили день моего знакомства с Мирным озером и день той жуткой проповеди, я помню удивительно ясно – однако до того, как я начал рыться в памяти, мне так не казалось. Да кто из нас, в конце концов, в деталях помнит себя в возрасте от трех до шести лет? Но вот что замечательно – и вместе с тем ужасно – в мемуарном деле: оно распахивает глубокие колодцы памяти, до той поры наглухо запечатанные.

Мне кажется, что я мог бы оставить на время свою историю и вместо этого написать увесистую книгу о времени и мире, что так разительно отличается от того, в котором я живу сейчас. Про маму в комбинации у гладильной доски – невероятно красивую в лучах утреннего солнца. Про свой неприятного оливкового цвета купальный костюм с отвисшим задом и про то, как мы купались с братьями в пруду Гарри. Мы любили подкалывать друг друга насчет того, что скользкое дно этого пруда выложено коровьими лепешками, но на самом деле это был всего лишь ил ( скорее всего, ил). Про сонные полуденные часы, проведенные в единственной комнате школы Вест-Харлоу, когда мы сидели на своих зимних пальто в Уголке правописания и пытались заставить тугодума Дики Осгуда справиться со словом "жираф". Помню даже, как он упирался: «З-з-зачем м-мне учить т-то, ч-ч-чего я н-н-никогда не увижу?»

Я помню паутину грунтовок, опутавшую наш городок, и как мы играли в шарики на школьном дворе во время холодных апрельских перемен, и как ветер шумел в соснах, когда я, прочитав молитву, ложился спать. Помню, как отец выходил из гаража с гаечным ключом в руке и в надвинутой на лоб кепке с надписью «Топливо Мортона», и даже грязь не могла скрыть сбитые в кровь костяшки его пальцев. Помню, как Кен Маккензи представлял мультики про моряка Попая в "Майти-найнти шоу" и как Клер с подружками отгоняли меня от телевизора, чтобы посмотреть, во что одеты девицы в шоу Дика Кларка. Помню закаты, от которых меня до сих пор бросает в дрожь, – красные, как кровь на кулаках моего отца.

Я помню все это и еще тысячу других мелочей, по большей части приятных, но уселся я за компьютер вовсе не для того, чтобы напялить розовые очки и предаться ностальгии. Избирательность памяти – один из худших грехов, приходящих с возрастом. У меня нет времени на всю эту чушь. Мы жили в провинции, а тогда жизнь в провинции была нелегка. Полагаю, что такова она и теперь.

Рука моего друга Элла Ноулза застряла в машине для сортировки картофеля. Он потерял три пальца, прежде чем мистер Ноулз сумел остановить взбесившийся агрегат. В тот день я был там и помню, как ремни машины вдруг окрасились в красный цвет. Помню, как Эл кричал.

Мой отец (вместе с Терри, своим верным, пусть и не до конца вникающим в суть дела помощником) довел до ума «Дорожную ракету» – Боже, как же ревел ее мотор! – и доверил Дуэйну Робишо участвовать на ней, свежевыкрашенной, с номером 19 на дверце, в Касл-Рокской гонке. Он перевернулся на первом же круге первого заезда и угробил машину. Дуэйн не получил ни царапины. "Наверное, акселератор заклинило", — идиотски ухмыляясь, сказал он. Только он произнес “оселератор”, и отец ответил, что единственный осел в тот момент сидел за рулем.