Стивен Кинг - Возрождение

Тут в стремительно пустеющем зале встал Рой Истербрук. Это был здоровенный небритый детина, живший в ржавом трейлерном парке на восточной окраине города, неподалеку от границы с Фрипортом. Он, как правило, посещал церковь только в Рождество, но сегодня сделал исключение.

— Преподобный, — сказал он. — Я слышал, что в бардачке вашей машины нашли бутылку хмельного. А Мерт Пибоди сказал, что когда cклонился над телом вашей жены, от нее несло выпивкой. Вот вам и причина. Вот ваш смысл. У вас не хватает духу принять Божью волю? Отлично. Но оставьте в покое остальных.

После этого Истербрук развернулся и потопал к выходу.

От этих слов Джейкобс замер. Он стоял, вцепившись в кафедру, глаза на его бледном лице яростно сверкали, губы были сжаты так плотно, что их почти не было видно.

Поднялся мой отец.

— Чарльз, спускайтесь.

Преподобный Джейкобс тряхнул головой, словно хотел ее очистить.

— Да, — сказал он. — Вы правы, Дик. Все равно, что бы я ни сказал — ничего не изменится.

Но кое-что изменилось. Во всяком случае, для одного мальчика — изменилось.

Он сделал шаг назад, потом огляделся, точно забыл, где находится, затем снова шагнул вперед, хотя к этому моменту в церкви не осталось никого, к кому он мог обратиться, кроме нашей семьи, дьяконов и Бабули, которая так и осталась сидеть с вытаращенными глазами.

— И еще кое-что. Мы прах и в прах возвратимся. Может, там что-то и есть — но я уверен, что Бога, как его понимает любая из существующих церквей, там точно нет. Послушайте лепет соперничающих конфессий и тоже это поймете. Они нейтрализуют друг друга и в сумме дают ноль. Если вам нужна правда, сила, которая действительно сильнее вас самих — взгляните на молнию. Миллиарды вольт в каждом разряде, сила тока в сотню тысяч ампер и температура в пятьдесят тысяч градусов по Фаренгейту . Вот тут точно есть высшая сила, гарантирую. Но здесь? В этом здании? Нет. Верьте во что хотите, но вот что я вам скажу: за тусклым стеклом апостола Павла нет ничего, кроме лжи.

Он оставил кафедру и вышел в боковую дверь. Семья Мортонов сидела в тишине, которая, должно быть, наступает для людей, переживших взрыв бомбы.

Придя домой, мамаушла в большую дальнюю спальню, попросила ее не трогать и закрыла за собой дверь. Она оставалась там до конца дня. Клер приготовила ужин, и мы поели в почти полном молчании. Энди начал было цитировать какой-то отрывок из Писания, полностью опровергавший слова преподобного, но папа велел ему заткнуться. Энди взглянул на папины руки, засунутые глубоко в карманы, и заткнулся.

После ужина папа ушел в гараж, где в то время возился с «Дорожной ракетой-2». На этот раз Терри — обычно его верный помощник, можно сказать, его мальчик-алтарник, — не присоединился к нему, так что это сделал я… хотя и не без колебаний.

— Пап, можно спросить?

Он лежал на салазках под «Ракетой», держа в одной руке зарешеченный фонарь. Наружу торчали только ноги в брюках защитного цвета.

— Ну попробуй, Джейми. Если только не про эту утреннюю чертовщину. Потому что если речь об этом, то тебе тоже лучше заткнуться. Сегодня я не собираюсь это обсуждать. Хватит и того, что завтра нам придется писать в Союз методистов Новой Англии с просьбой, чтобы его уволили, а им, в свою очередь, придется обращаться к епископу Мэтьюзу в Бостоне. Херовая вышла история, и если ты когда-нибудь скажешь маме, что я употребил при тебе это слово, она меня отлупит, как мачеха рыжего пасынка.

Я не знал, относился ли мой вопрос к Ужасной проповеди, но был уверен в одном: я должен его задать.

— То, что сказал мистер Истербрук, — это правда? Она была пьяная?

Фонарь под машиной перестал двигаться. Отец выехал из-под нее на салазках, чтобы взглянуть на меня. Я боялся, что он разозлится, но вид у него был не злой. Просто несчастный.

— Были такие разговоры, а теперь, когда этот болван Истербрук брякнул это при всех, сплетня разойдется еще быстрее. Но вот что я тебе скажу, Джейми: это неважно! У Джорджа Бартона случился эпилептический припадок, он выехал на встречку, а она вывернула из-за «слепого» поворота. И все — капец котенку. Неважно, была ли она трезвая или валялась под приборной доской. Сам Марио Андретти не избежал бы этого столкновения. Преподобный был прав в одном: люди всегда хотят понять, отчего случается что-то плохое. Иногда причины просто нет.

Он поднял руку, свободную от фонаря, и наставил на меня испачканный в смазке палец.

— А все прочее — бред убитого горем человека, и никогда об этом не забывай.