Франк Тилье - Головокружение

День пятый. Но точно я не знал, в голове все мешалось. Помню, что выходил за водой к лужице, и сосчитал отметины на коремате: их было пять. IIII.

Потянулось нескончаемое ожидание… Я то засыпал, то просыпался. Лежа на карнизе, я со страхом рассматривал свою ладонь: от мизинца до большого пальца по ней шел неглубокий порез. Поверхность камня сбоку от меня была в крови, в моей крови. И на одежду тоже попало несколько капель. А я ничего не помнил. Что все это значит? Я взял камень, сжал его, поднес к ладони… Но никакого воспоминания об этом движении не возникло. Я что, пытался вскрыть себе вены? Ничего не помню. Ничего… Ничего…

Морщась от боли, я повернулся на бок. Жаль, что заснул, а вдруг Пок уже приходил? Внизу во мраке стояла наша палатка, словно затерянная посреди зловещей долины. Ветер завывал на разные голоса, и сквозь этот вой пробивались долгие приступы кашля Фарида и бессвязное бормотание Мишеля. В голове пронеслось: «Значит, пока живы», и это придало мне уверенности. Я даже представить себе не решался, что могу остаться один, без газа, без света, покорно ожидая смерти. Но если уж тому суждено случиться, то я найду способ… Способ сократить… Ну хотя бы вот этим острым камнем… Есть еще и пропасть, к примеру. Просто брошусь в ее мрачную пасть.

Пять дней… Я думаю, нет, я уверен, что послезавтра Франсуазе сделают операцию по трансплантации в Гренобле на высокотехнологичной аппаратуре. И рядом с ней будут лучшие специалисты. Химиотерапия и лучевая терапия разрушили ее костный мозг, и теперь она совсем беззащитна. Сейчас ее донор, ее спаситель, тоже должен быть в клинике. Если все пройдет хорошо, то через три-четыре недели после пересадки Франсуаза снова оживет, снова сможет бегать и есть фисташковое мороженое. Я привезу ей мороженое «Хаген-Дас», целый Эверест мороженого. И мы уедем далеко-далеко, подальше отсюда, все втроем, с Клэр. У Клэр все хорошо, я знаю.

Зажав в руке, как нож, острый камень, я снова медленно улегся, стараясь на сей раз не задремать. Но это было так трудно… В глазах все плыло, зрачки утратили способность адаптироваться, передо мной плясали какие-то бесформенные предметы. Я вполголоса проговаривал свой список покоренных вершин по континентам:

– Африка: Килиманджаро, Кения, Рувензори. Азия: Эверест, К2, Канчен… Канченджанга. Антарктика: Винсон, Эребус…

И опять все сначала.

Прошло довольно много времени, и тут в мозгу вдруг вспыхнул сигнал.

Внизу, вдоль стены, зацокали когти.

Дикий зверь захотел пить.

Из носа у меня капало, и я все время вытирал его рукавом грязного пуховика. Вжавшись в камень и затаив дыхание, я подполз к кромке карниза. Желтое пятно света от рефлектора размывалось и темнело по краям.

Тот-в-кого-превратился-Пок неподвижно застыл на границе света, прижавшись брюхом к земле. На задней правой лапе я различил темное влажное пятно. Сомнений не было, это рана. Должно быть, он зализывал ее, пока не выдрал всю шерсть. Хвост у него распушился и поднялся вертикально вверх. Сверху пес, с его треугольным черепом и мощной, напряженной мускулатурой, кажется совершенной боевой машиной.

Сжав зубы, я приподнялся и осторожно оторвал от земли звенья цепи, чтобы они не звякнули. Однако, видимо, какой-то слабый звук я все-таки пропустил. Пок резко повернул голову к скале, как раз подо мной, у самой стены. Я замер и боялся выдохнуть, сдерживая слезы. Теперь я видел его складчатые губы, все в крови, и окровавленные клыки.

Следующий миг тянулся бесконечно. Мы словно соревновались в неподвижности. Наконец зверь отказался от борьбы и пошел в направлении лужицы. Лапы, скованные недоверием, двигались медленно. Я молился, чтобы Мишель ничего не предпринял, чтобы Фарид не закашлялся, чтобы не заурчал мой желудок, а рыдания не вырвались наружу. Это была наша последняя попытка. Без газа, чтобы согреть воду, после такого потрясения, когда силы на исходе, мы умрем раньше этого сытого зверя.