Пётр Кожевников - Год людоеда. Игры олигархов

— Да вы поднимите свои жопы и дойдите до завода, сами все увидите, — там камня на камне не осталось: все взорвалось, все сгорело! — Наташа стала вращать головой, словно у нее мучительно занемела шея.

— Да я ему сколько раз говорила: не ебись ты с кем попало, а то таким попадешься, что они тебя живьем съедят! — громче всех закричала Махлаткина.

— Слышь, Шаманка! — Зоя требовательно обратилась к необратимо отсутствующей Пелагее. — Ты нам хоть это, как его, мегафон-то свой включи, чтобы мы последние известия послушали! А то и взаправду, девки, сидим тут, как в Белграде, и никаких событий не знаем.

— Ти-ор! Ти-ор! — Митрофан метнулся к остову телевизора марки «КВН», в котором, как помнили все присутствующие, давно уже сдох кинескоп. Немой застучал пальцами правой руки по экрану, а ребром левой руки стал водить по своему кадыку, похожему на куриный гребешок. — Ань! Ань!

— Включи, включи, милый, пусть покажут! — Антонина начала подниматься вместе с Зоей, но не нашла достаточных сил и вновь расплылась на стуле. — Да мы что, в самом деле на войне, что ли, оказались? Что ж всех бьют-то вокруг, как мух навозных?!

Там сейчас и менты, и телевидение, народу — как в праздник; Петьку в больницу повезли, куда-то далеко, в специальную, чтобы ему жизнь вернуть, а то он как мертвый, прямо страшно! Ой, мать, да что же это! — Наташа шагнула навстречу неуверенно двигавшейся Зое, обхватила ее, повисла на матери, и вдвоем они упали на пол, и там, сквозь слезы, Наташа простонала: — И Любки нигде нет, ее-то какой людоед похитил?!

Нетаков тем временем извлек из кармана пиджака, который был надет прямо на голое тело, газетный сверток. Он развернул свою находку, обнаружил что-то, возможно, съедобное с костями, присел на корточки, прислонившись спиной к засаленной стене, начал выбирать то, что ему, наверное, казалось более привлекательным, и отправлять в свой беззубый зев, похожий на гнездо стрижа, проторенное в песчаном откосе. Перетирая закаленными деснами пищу, Митрофан, словно кот, прикрывал глаза и даже, возможно, мурлыкал.

— Ну, что ты опять себе в кассу загружаешь? — с удивлением посмотрела на немого Ремнева. — Вставай, Троша, подымай своих женщин! Видишь, мы сегодня немного расслабились.

Нетаков поднялся и, заворачивая в раскисшую газету остатки трапезы, шагнул к группе.

— Елки-моталки! Да у тебя, Троня, бегунцы прямо на пиджаке обитают! — с брезгливым восторгом воскликнула Зоя, указывая своей по-кукольному миниатюрной рукой с крашенными в белый цвет ногтями на левое плечо хозяина знаменитой на весь район блатхаты.

— Кле-е-е-епа-а! — протянул, словно глубоко зевнул, немой и, засунув сверток в карман, нанес по своей одежде звонкий щелчок, наверняка снесший с его поверхности чрезвычайно упитанное насекомое.

— Пошли, что ли? — требовательно произнесла Наташа, помогая Митрофану поднять Антонину.

— Давай, Тоня! — Зоя подбадривала подругу, обхватив ее локоть. — Дело-то нешуточное: мы так всех своих спиногрызов растеряем и на старости лет сиротами останемся!

Игорь Семенович привык к тому, что в его офисе и даже в близлежащей округе неизменно клубится народ. Всем этим мытарям от него постоянно что-нибудь требуется. Откровенно говоря, президенту ЗАО «САМ» и кандидату в губернаторы Санкт-Петербурга это даже нравится. Впрочем, публики ради (включая себя) Кумиров ворчит и подтрунивает над беспомощными, зависимыми от него людьми, которые почему-то воспринимают его как отца родного или, прости господи, еще важнее чином.

Игорь знает, что ему в какой-то степени необходимы эти человеческие потоки. Рабочие, инженеры, бухгалтеры — все подчиненные обеспечивают его процветание, но он почему-то никогда не может заставить себя выдать им сразу те две, три, а то и четыре тысячи рублей, которые они, безусловно, с лихвой отрабатывают. Именно поэтому Кумиров растягивает выдачу зарплаты, сочиняет какие-то штрафы и целевые сборы.

Игорь испытывает тонкое наслаждение, когда те, кого когда-то называли по имени-отчеству и с кем считались, откликаются на его небрежное «Мишка» или «Пашка» и с каждым днем все подобострастнее заглядывают в его блестящие глаза цвета крепкого черного кофе. Он знает, что в отношениях со «своими» людьми не стоит перегибать палку; но вот где предел человеческого унижения и долготерпения, он, пожалуй, пока еще точно не определил, да и как удержаться от все возрастающей потребности властвовать и распоряжаться чужими судьбами? Пожалуй, его поймет только тот, кто испытал это сам: опьянение и умиление, даже жалость к себе, настолько великому и необходимому людям, — это просто наркотик!