Дик Френсис - Риск

Думаю, так и есть. Все ребята здесь на верфи знают, как ты выиграл скачки, а потом исчез. Мне только что рассказали. Похоже, об этом писали все газеты. Но я-то их, конечно, не видел.

– Как долго, – спросил я, – ты был обязан держать меня на яхте?

– Он велел позвонить ему вечером в понедельник, четвертого апреля.

Тогда он и объяснил бы, где и каким образом освободить тебя. Но, естественно, ты прыгнул за борт во вторник, на неделю раньше. Ума не приложу, как ты ухитрился выкрутить рычаг... Я позвонил ему в тот вечер, и он так сильно разозлился, что не мог из себя ни слова выдавить. Ну, потом-то он заявил, что не заплатит мне за возню с тобой, а я ответил, что если не заплатит, то не видать ему яхты как своих ушей. Я просто приведу ее в какой-нибудь порт и брошу, и помоги ему Бог разыскать ее. И я сказал, что он может перевести деньги в банк Пальмы, где у меня есть счет. Когда я их получу, то сделаю, что он хотел, то есть пригоню яхту на Антибы и передам агентам по продаже судов.

– Агентам?

– Ага. Удивительное дело. Он ведь только что ее купил. Зачем продавать ее?

– М-да... – подал я голос. – Помнишь номер его телефона?

– Нет. Ей-Богу, выбросил его, как только отделался от яхты.

– На Антибах?

– Точно.

– Ты встречался с ним? – спросил я. – Ага. В тот вечер в Лаймингтоне. Он велел не разговаривать с тобой и не слушать, потому что ты начнешь врать мне, и позаботиться, чтобы ты не догадался, где мы находимся, и чтобы на тебе не было ни царапины, и смотреть в оба, так как ты скользкий, как уж. – Ярдли секунду помолчал. – Насчет этого он оказался прав, если поразмыслить.

– Помнишь, как он выглядел?

– Да, – сказал Ярдли, – насколько мне удалось разглядеть его. На причале было довольно темно.

Он описал Артура Робинсона так, как я и ожидал, и достаточно хорошо, чтобы описание могло послужить доказательством.

– Я не собирался выходить в море еще неделю, – продолжал он. – Все прогнозы обещали скверную погоду в Бискайском заливе, а я плавал на этой яхте лишь однажды, да и то при легком ветерке, и плохо представлял, как она поведет себя в шторм. Но он позвонил в то утро на "Голденуэйв", говорил со мной, рассказал о тебе и заявил, шторм штормом, а я не пожалею, если отчалю вечером и возьму тебя с собой.

– Надеюсь, дело того стоило, – сказал я.

– Да, – откровенно признал он. – Мне заплатили двойную цену.

Я подавил смешок.

– Э... может ли парусник, – спросил я, – спокойно отплыть из Англии и путешествовать из порта в порт в Средиземном море, если у него даже нет названия? Я хочу сказать, вам ведь приходилось иметь дело с таможней и все такое прочее?

– Можно пройти таможню, если хочешь потерять уйму времени. В противном случае, пока ты сам не поставишь их в известность, в порту понятия не имеют, прошел ты две мили до берега или две тысячи. В больших портах собирают пошлину за швартовку, и больше их ничего не волнует. Если бросить якорь где-нибудь, вроде Форментера, что мы и сделали однажды вечером, когда ты был на борту, никто даже не заметит. Спокойно приходишь и уходишь, на море с этим просто. Что еще нужно человеку?

– Звучит восхитительно, – с завистью вздохнул я.

– Ага. Послушай... – он запнулся на мгновение, – ты собираешься натравить на меня полицию или что-то в этом духе? Поскольку я отплываю сегодня с дневным приливом, я не скажу куда.

– Нет, – сказал я. – Никакой полиции.

Он испустил вздох с явным облегчением.

– Полагаю... – Он помолчал. – Что ж, спасибо. И ты уж извини, ладно.

Я вспомнил дешевый роман, носки и мыло. Я не мог сердиться на него.

Через десять минут от служащего "Голденуэйв Марин" я получил довольно полную справку о больших яхтах вообще и Артуре Робинсоне в частности. В настоящее время на верфи "Голденуэйв" стояли на стапелях еще четыре яхты типа Золотой шестьдесят пятой, все четыре заказаны частными лицами, и одним из них являлся Артур Робинсон. Их Золотая шестьдесят пятая модель оказалась удачной, о чем мне поведали с удовольствием и гордостью, и построенные на их верфи суда ценились во всем* мире за отменное качество. Конец связи.

Я с благодарностью положил трубку. Сидел, размышляя и обгрызая ногти.

В конце концов я без особого удовольствия решил рискнуть.

Вернулись Дебби, Питер, Бесе и Тревор, и контора наполнилась суетой и звуками шагов. Мистер Уэллс явился на встречу за двадцать минут до назначенного срока, напомнив мне один из приемов психиатров, с помощью которого они определяют состояние пациентов: если те приходят раньше, они встревожены, если опаздывают – агрессивны, если приходят вовремя, то они страдают глубокой патологией. Мне частенько казалось, что психиатры не учитывают проблем с поездами, автобусами и дорожные заторы, но в данном случае тревожное состояние мистера Уэллса не вызывало сомнений. Его прическа, манера поведения, выражение глаз – все свидетельствовало о том, что он собой не владеет.