Джон Kаppe - В одном немецком городке

– Наверно, и мой новый электрический вентилятор тоже. Это, несомненно, пригодится ему в Москве.

Де Лилл удобнее откинулся в кресле. Небо было голубое-голубое, яркое солнце так сильно припекало, точно светило сквозь увеличительное стекло.

– Если дело затянется, придется мне покупать новый вентилятор.

– Кто-то его предупредил,– повторил Тернер.– Это единственное объяснение. Он сдрейфил. Потому-то я и подумал о Прашко: он ведь в прошлом принадлежал к левым. Был попутчиком, следуя терминологии Роули. Они давние друзья с Лео – вместе пробыли в Англии всю войну.

Он посмотрел на небо.

– Сейчас вы выдвинете теорию,– пробормотал де Лилл.– Я уже вижу, как она рождается.

– Оба они вернулись в Германию в сорок пятом, послужили в армии, потом расстались. Пути их разошлись: Лео остается британским подданным и этим прикрывается, а Прашко натурализуется и начинает заниматься политикой в Германии. Должен сказать, эти двое могли бы быть весьма полезной парой в качестве долгосрочных резидентов. Возможно, оба они были втянуты в одну и ту же игру – завербованы кем-то еще в Англии, когда Россия была нашим союзником. И дружбе их пришел конец. Так обычно бывает. Стало небезопасно даже поддерживать отношения: дескать, наши имена не должны быть связаны. Но они продолжали эти отношения поддерживать тайно. И вот однажды Прашко что-то узнает. Всего несколько недель назад. Возможно, совершенно неожиданно. Представим себе, что он это узнает по секретным боннским каналам, о которых вы такого высокого мнения, слышит, что Зибкрон напал на след. Всплыла какая-то старая история; кто-то проболтался: мы преданы. А возможно, под подозрение попал один Лео. И вот Прашко говорит: укладывай чемоданы. Забирай с собой все, что можешь, и беги.

– Какой страшный у вас ум,– с искренним восторгом заметил де Лилл.– Какая жуткая, изощренная фантазия.

– Беда в том, что на этот раз она работает вхолостую.

– В самом деле? В жизни так не случается? Я рад, что вы это сознаете. Так вот: Лео никогда не сдрейфил бы – это не в его натуре. Слишком он держит себя в руках. И как это ни глупо звучит, но он к нам очень привязан. Без лишней скромности говорю: очень. Это наш по складу человек, Алан. Не их. Ему невероятно мало нужно от жизни. Шах терская лошадка – таким почему-то представлялся он мне в нашей проклятой конюшне на первом этаже. Даже когда он поднялся выше, перешел на другой этаж, он словно принес с собой что-то снизу, какую-то атмосферу таинственности. Все считали его славным малым. Славным и несколько излишне любопытным…

– Ни один из тех, с кем я говорил, не называл его таким уж славным.

Де Лилл повернул голову и с нескрываемым интересом посмотрел на Тернера.

– В самом деле? Как страшно! Значит, каждый из нас считал, что собеседник шутит. Точно клоуны в трагедии. Это очень гадко,– заметил он.

– Ну, хорошо,– сказал Тернер.– Он не был привержен никакой догме. Но мог быть привержен в юности, не так ли?

– Мог.

– В таком случае он мог преспокойно спать – я имею в виду, его политическое сознание могло спать…

– А…

– …пока Карфельд не заставил его проснуться, пока новый национализм – этот старый враг – внезапно не разбудил его. «Эге, что же это происходит?» Он увидел, что все начинается сначала, и сказал об этом людям: история, мол, повторяется.

– Кажется, Маркс сказал: история повторяется, но в первый раз как трагедия, а второй раз – как фарс. Весьма остроумно для немца. Хотя должен признаться, что в сравнении с Карфельдом и его движением коммунизм кажется иногда необычайно привлекательным.

– Каким он все-таки был? – упорно добивался своего Тернер.– Каким он был на самом деле?

– Лео? Господи, а какие все мы?

– Вы-то знали его, а я – нет.

– Вы что, собираетесь меня допрашивать? – спросил де Лилл, и вопрос прозвучал совсем не шутливо.– Черта с два стану я платить за наш ленч, если вы намереваетесь сорвать с меня маску.

– Брэдфилд любил его?

– А кого Брэдфилд любит?

– Он присматривал за ним?

– На работе – безусловно, там это необходимо: Роули знает свое дело.

– Он ведь, кажется, католик, не так ли?

– О боже милостивый,– вздохнул де Лилл с неожиданно прорвавшимся чувством.– Какие чудовищные вещи вы говорите! Нельзя так делить людей – из этого ничего хорошего не получится. Жизнь ведь не меряют тем, сколько на свете ковбоев и сколько индейцев. Тем более жизнь дипломатов. Если вы в самом деле так понимаете жизнь, лучше подавайте в отставку.– Произнеся эти слова, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, давая теплым лучам солнца немного восстановить его душевное равновесие.– А именно это и тревожит вас в Лео, верно? – добавил он прежним, утраченным было, безразличным тоном.– Вот он взял и исчез, следуя какой-то глупой вере. А ведь бог мертв. Нельзя же поклоняться одному и сжигать другое – это уже отдавало бы средневековьем.– И, окончательно примирившись с собой, он снова умолк.– Мне вспоминается один случай с Лео,– после паузы снова за говорил он.– Это может пригодиться для записи в вашей маленькой книжечке. Интересно, как вы это истолкуете. Однажды роскошным зимним днем я возвращался со скучнейшей конференции, которую проводили немцы; время около половины пятого, делать особенно нечего, съезжу-ка в горы за Годесберг, решил я. Солнце, мороз, снег, ветерок – именно в такой день, надеюсь, моя душа отлетит когда-нибудь в рай. И вдруг я увидел Лео. Это был – бесспорно, безусловно, вне всяких сомнений – он, Лео. В этаком фантастическом черном тулупе с поднятым воротником и в отвратительной фетровой шляпе, какие носят карфельдовские сподвижники. Он стоял у края футбольного поля, наблюдая, как гоняют мяч какие-то юнцы, и курил одну из своих тонких сигар, на которые все всегда жаловались.