Джон Карре - Шпион, вернувшийся с холода. Война в Зазеркалье. В одном немецком городке

Американец протянул Лимасу еще одну чашку кофе и сказал:

— Почему бы вам не пойти поспать? Мы позвоним, как только он появится.

Ничего не ответив, Лимас уставился в окно КПП на пустую улицу.

— Нельзя же ждать бесконечно, сэр. Может, он придет в другой раз. Берлинская полиция сообщит в агентство, и вы через двадцать минут снова будете тут.

— Нет, — сказал Лимас. — Уже почти стемнело.

— Но не ждать же вечно. Он опаздывает на девять часов.

— Хотите уйти — идите. Вы хорошо поработали, — добавил Лимас. — Я скажу Крамеру, что вы чертовски хорошо поработали.

— А сколько вы будете ждать?

— Пока он не придет.

Лимас подошел к наблюдательному окошку и встал между двумя неподвижными полицейскими. Их бинокли были привычно нацелены на КПП восточной стороны.

— Он дожидается, пока стемнеет, — пробормотал Лимас. — Уверен, что дело в этом.

— Утром вы говорили, что он придет с рабочими.

Лимас обернулся.

— Агенты — не самолеты. Они не прибывают по расписанию. Он провалился. Он в бегах. Он перепуган. Мундт висит у него на хвосте. Как раз сейчас. У него остался один-единственный шанс. И уж позвольте ему самому выбирать время.

Американец вздохнул, явно желая уйти, но находя это неудобным.

В домике зазвенел звонок. Они замерли, насторожившись. Полицейский сказал по-немецки:

— Черный «опель-рекорд» с федеральным номером.

— Он не мог разглядеть, слишком темно. Он просто догадался, — прошептал американец. — А как Мундт засек его?

— Заткнитесь, — сказал Лимас, глядя в окно.

Один из полицейских вышел из домика и направился к заграждению из мешков с песком в полуметре от белой демаркационной линии, разделявшей трассу, словно теннисную площадку. Другой подождал, пока напарник склонился к подзорной трубе, установленной за мешками, а затем опустил бинокль, снял с крючка возле двери черную каску и аккуратно водрузил ее на голову. Где-то наверху, над КПП, ожили прожекторы, заливая участок дороги театральными лучами света.

Полицейский начал докладывать. Лимас знал наперед, что тот скажет.

— Машина остановлена на первом контроле. Только один пассажир. Женщина. Препровождена к КПП для проверки документов.

— Что он сказал? — спросил американец.

Лимас молчал. Схватив запасной бинокль, он напряженно глядел в сторону восточногерманского КПП.

— Мистер Лимас, это ваш человек? — снова затеребил его американец. — Я должен позвонить в агентство.

— Погодите.

— А где сейчас машина? Что там происходит?

— Таможенный досмотр. Рутина, — отмахнулся Лимас.

Он не отрывал глаз от машины. Двое полицейских стояли у дверцы водителя. Один проводил опрос, другой вроде бы просто дожидался. Третий возился с машиной. Он поднял капот, затем вернулся к водителю. Ему нужен был ключ. Он открыл багажник, заглянул внутрь, закрыл, вернул ключ и двинулся вперед, туда, где метрах в тридцати от машины между двумя глядящими друг на друга КПП стоял одинокий часовой — почти квадратная фигура в мешковатых брюках и сапогах. Они о чем-то заговорили, исполненные уверенности, в ослепительном свете прожекторов.

Затем небрежно махнули машине. Машина подъехала к ним и остановилась посреди дороги. Они обошли ее кругом, опять о чем-то потолковали. Наконец с явной неохотой позволили ей пересечь границу с Западным сектором.

— Мистер Лимас, это ваш человек? — снова спросил американец.

— Да, это он.

Подняв воротник куртки, Лимас вышел на улицу. Дул ледяной октябрьский ветер. И тут он увидел толпу. В домике забываешь о них — недоумевающих, озадаченных лицах. Так выглядят беспомощные свидетели дорожной катастрофы: никто не знает, что произошло, никто не знает, можно ли прикасаться к телу. Между лучами прожекторов пробивался то ли дым, то ли пыль — вибрирующая пелена в рамке света.

Лимас подошел к машине и спросил:

— Где он?

— За ним пришли, и он скрылся. Он взял велосипед. Про меня они ничего не знали.

— Куда он отправился?

— У нас была квартирка в районе Бранденбургских ворот. Над рестораном. Он держал там кое-что — деньги, бумаги. Думаю, он поехал туда. А потом будет переходить.