Эллис Питерс - Монаший капюшон

– Выходит, что между Эдвином и этим манором нынче стоит только угроза ареста за убийство, которого, как мы знаем, он не совершал. Но ты вот что мне скажи, если знаешь: положим, что случилось самое худшее, – чего, видит Бог, мы не допустим, – и его обвинили в убийстве отчима. Кому же тогда достанется манор? Эдвин не вправе будет его унаследовать, аббатство тоже не может. Однако кто-то ведь его получит?

У Ричильдис хватило самообладания твердо и рассудительно ответить на этот вопрос.

– Наверное, я как вдова получу причитающуюся мне вдовью часть. Но сам манор, оставшись без законного наследника, будет возвращен сеньору, графу Честерскому. А уж он может отдать его в ленное владение кому заблагорассудится, по своему усмотрению. Хотя бы шерифу Прескоту, а то и тому сержанту.

Таким образом, получалось, что никто – за исключением Эдвина – не мог извлечь из смерти Бонела никакой выгоды, во всяком случае, материальной. Возможно, для того, кто охвачен смертельной ненавистью, смерть врага – уже сама по себе награда, но такое маловероятно. Это ж как надо допечь человека... хотя, если верить Эдвину, Гервас был на это мастер.

– А ты уверена, что во всем графстве у него не было родных, какого-нибудь кузена или племянника?

– Нет, никого не было, а то бы он не стал обещать Эдвину манор. Родную кровь Гервас ставил превыше всего.

Кадфаэль задумался: а может, некто затеял попытать счастья и убрать с дороги Бонела и Эдвина одним ударом, подстроив все так, чтобы паренька заподозрили в убийстве? Но и тут концы с концами не сходятся. Никто не мог быть уверен в том, что граф пожалует выморочный* [Выморочный – оставшийся без наследников.] манор именно ему.

Чтобы утешить и приободрить Ричильдис, Кадфаэль положил ей на руку свою широкую, мозолистую ладонь. Монах с нежностью посмотрел на ее тонкую кисть: чуть припухшие суставы и синеватые прожилки тронули его сердце. Он взглянул на ее лицо – красивое, мирное лицо женщины, прожившей долгую и счастливую жизнь: даже нынешние невзгоды не могли стереть отпечаток многих лет довольства и счастья. Нет, ее жизнь не прошла впустую. Она вышла замуж, за доброго человека, и Господь благословил этот союз, а если потом она и совершила ошибку, то вполне поправимую. Надо только выручить ее дитя, спасти от грозящей ему беды. "Это, и только это, – моя задача", – растроганно подумал Кадфаэль.

Теплая рука Ричильдис шевельнулась и крепко сжала его ладонь. Женщина устремила на него пристальный взгляд и спросила сочувственно и чуть виновато:

– О Кадфаэль, неужто ты так тяжело это воспринял? Разве обязательно было идти в монастырь? Я часто вспоминала о тебе, но не думала, что причинила такую боль. Ты простил мне, что я не сдержала своего слова?

– Я сам во всем виноват, – отвечал Кадфаэль с несколько чрезмерным пылом. – Но я всегда желал тебе только добра.

Он собрался было встать со скамьи, но она удержала его руку и поднялась вместе с ним. Чудесная женщина, но опасная, как и все чистосердечные создания.

Она заговорила шепотом, как того требовал поздний час.

– Ты помнишь ту ночь, когда мы обручились и дали друг другу слово? Это ведь тоже было в декабре. Я не перестаю думать об этом с тех пор, как узнала, что ты здесь и что ты монах. Кто бы мог представить, что этим кончится! Но тебя не было так долго!

Пора было уходить. Кадфаэль мягко высвободил свою руку, ласково пожелал Ричильдис доброй ночи и удалился, чтобы не случилось такого, о чем потом пришлось бы жалеть. Пусть пребывает в убеждении, что он ушел в монастырь из-за несчастной любви, – так ей будет легче, особенно сейчас, когда у нее горе. А ряса подходит ему как нельзя лучше.

Монах вышел и по морозцу направился к обители – тому месту, которое предпочел и избрал для себя уже навсегда. Он почти дошел до сторожки, когда из-под навеса крыши дома Ричильдис показалась тощая фигура заскользила следом за Кадфаэлем, держась поближе к обочине, на тот случай, если монах обернется. Но Кадфаэль не оглядывался назад. Он только что имел случай убедиться в том, что это небезопасно, да и вообще привык смотреть не назад, а вперед.

Собрание капитула на следующее утро обещало быть таким же занудным, как и обычно. Помимо всего прочего, предстояло обсудить, как быть теперь с домом у мельничного пруда, и послушать брата Эндрю, который сегодня должен читать выдержки из житий святых. Кадфаэль мирно подремывал на своем местечке за колонной, что, впрочем, не мешало ему слышать, о чем шла речь. Поэтому он встрепенулся, когда келарь, брат Мэтью, сообщил, что странноприимный дом набит битком, стойла в конюшне переполнены, а паломники все прибывают.