Джозеф Файндер - Паранойя

Я смотрел на него ошалелым взглядом. У меня скова разболелась голова, а пот из подмышек струйкой стекал вниз.

— На нашей стороне и прокуратура, и федералы. А ты у нас как на тарелочке. Случай-то проще некуда! Вопрос только в том, насколько строго мы решим тебя наказать. Причем не воображай, что тебя сошлют куда-нибудь в сельскую каталажку. Такой умник, как ты, достоин того, чтобы гнить в федеральной тюрьме «Марион», и выйдешь ты оттуда беззубым старикашкой. А если ты не в курсе деталей нашего правосудия, могу сообщить, что на федеральном уровне условных осуждений не бывает. Так что твоя жизнь с нынешнего момента круто изменилась! Тебе каюк, приятель. — Он кивнул женщине с блокнотом. — Можете записывать дальше. И послушаем, что ты скажешь в свое оправдание, — и я советую тебе очень постараться!

Я сглотнул, но слюны во рту не оказалось. Перед глазами плавали белые круги. Мичем говорил совершенно серьезно!

В школе и колледже меня довольно часто останавливали за превышение скорости, и я заработал репутацию виртуоза в умении отмазываться от штрафных талонов. Главное — заставить полицейского почувствовать твою боль. Это психологическое сражение. Не зря они носят зеркальные солнечные очки, чтобы ты не мог заглянуть им в глаза, пока умоляешь тебя отпустить. В конце концов, копы тоже люди. Я обычно держал на переднем сиденье парочку книг по праву и начинал заливать, что учусь на полицейского, а из-за штрафного талона меня могут выпереть из академии. Или же показывал склянку с рецептом и объяснял, что спешу, поскольку маме срочно нужно лекарство от эпилепсии. В общем, я понял, что главное — не сдаваться и врать искренне, с душой.

О том, чтобы остаться на работе, речи уже не шло. Я никак не мог отогнать от себя образ федеральной тюрьмы «Марион». Короче, перепугался до посинения.

Гордиться тем, что мне предстояло сделать, я не мог, однако иного выхода не было. Либо я трону душу этого подонка из службы безопасности правдивой до соплей сказочкой, либо стану чьей-то сукой на нарах.

Я набрал в грудь побольше воздуха.

— Послушайте! Я вам все расскажу.

— Пора уже!

— Дело в том, что у Джонси... Короче, у него рак.

Мичем ухмыльнулся и откинулся на спинку кресла: давай, мол, посмеши меня.

Я вздохнул и напряг желваки так, будто мне приходится говорить через силу:

— Рак поджелудочной железы. Неоперабельный.

Мичем воззрился на меня с каменным лицом.

— Ему поставили диагноз три недели назад. В общем, сделать ничего нельзя. Он умирает. А Джонси... ну, вы же его знаете! Хотя вы как раз его не знаете. Он такой человек — всегда держит хвост пистолетом. Короче, он говорит врачу в ответ: «Значит, теперь я могу перестать чистить зубы ниткой?» — Я грустно улыбнулся. — Да! Джонси — он такой!

Женщина на минуту перестала писать в блокноте, застыв от изумления, а затем вновь вернулась к своей работе.

Мичем облизнул губы. Достал я его до печенок или нет? Трудно сказать. Похоже, нужно добавить еще!

— Вы, конечно, не в курсе, — продолжал я. — Джонси ведь мелкая сошка в компании. Он не какая-нибудь шишка — простой грузчик. Только мне он небезразличен, потому что... — Я прикрыл на мгновение глаза и глубоко вздохнул. — Дело в том, что я никому не хотел говорить, это наш секрет. Джонси — мой отец.

Кресло Мичема чуть подалось вперед. Теперь он слушал внимательно.

— У нас разные фамилии, поскольку мама разошлась с ним двадцать лет назад и взяла меня к себе. Я-то был малявкой, и что там понимал! Но папа... — Я прикусил нижнюю губу. На глазах у меня выступили слезы. — Он продолжал помогать нам, работал на двух, а то и трех работах. И никогда ничего не просил. Мама не хотела, чтобы мы с ним встречались, однако на Рождество... — Я снова набрал в грудь воздуха, почти икая от волнения. — Папа приходил к нам на каждое Рождество. Порой он стоял на морозе битый час и звонил в дверь час, прежде чем мама его впускала. И всегда приносил мне подарок — как правило, дорогой, хотя и не мог себе этого позволить. Потом, когда мама заявила, что на зарплату медсестры не в состоянии отправить меня учиться в колледж, папа стал посылать нам деньги. Он говорил, что хочет, чтобы я прожил другую жизнь, не такую, как он. Мама не ставила его ни в грош и настраивала меня против отца. Поэтому я ни разу его не поблагодарил. Я даже не пригласил его на выпускной, поскольку знал — маме это будет неприятно. Однако он все-таки пришел — я видел, как он стоял поодаль в уродливом костюме и галстуке. Я никогда раньше не видел его в костюме и при галстуке... Похоже, он разжился ими в Армии спасения, поскольку мечтал посмотреть, как я буду получать диплом, и не хотел меня смущать.