Я шепотом изложил эту свою философию Лешке.
— Это ты сейчас глупость сказал, — привычной фразой возразил мой друг. — Ты что, ничего не будешь предпринимать, чтобы выжить? Мы же это уже установили с тобой.
— Буду, конечно. Таков универсальный закон: все живое стремится жить. Я тебе говорю не о том, что я буду или чего я не буду делать, а о том, как я считаю правильным к этому относиться.
— То есть выживу — ну и клево! А умру, так и ничего страшного. Так?
— Ты гениально все сформулировал. А я мучаюсь, ищу слова…
Кудинов замолчал. Он не всегда мои сарказмы воспринимает. Получается, даже с ним я на такие темы не могу поговорить. А хочется иногда. Это одно из сожалений моей жизни — что сейчас уже не записаться куда-нибудь в Афинскую школу, сидеть там в тени оливковых деревьев рядом с Платоном, Ксенофонтом и другими такими же занудами, как ты сам. Хорошо хоть, что за Сократом записывали, Лао-цзы не ленился лично время от времени брать перо, вернее, кисточку, а Шопенгауэр и вовсе провел за этим занятием жизнь — с пером в руке.
Я отогнул рукав пиджака, чтобы посмотреть, сколько времени. Не тут-то было! У меня часы не самые простые, «Бреге», Джессика с Пэгги мне подарили на сорокалетие. Они сами заводятся, и число показывают, и день недели, даже фазу Луны. Однако в темноте они бесполезны. У Лешки, я заметил, часы попроще, совсем простые, но стрелки у них светятся.
— Сколько на твоих? — спрашиваю шепотом.
— А что, твои золотые встали?
Критическая ли ситуация или мы на пляже валяемся, Кудинов не упустит момента, чтобы заклеймить мой американский консумизм. Часы у меня, кстати, не золотые, в стальном корпусе — это он в метафорическом смысле так выразился.
— Только не говори мне, что в твоих батарейка села, — говорю я.
У него-то часы не механические, кварцевые.
— Нет, в моих часах батарейки на пять лет хватает, машу ли я рукой или они на тумбочке лежат. — Я слышу, как Кудинов поворачивается, чтобы посмотреть на циферблат. Но он со мной еще не закончил. — В пустыню надо брать с собой флягу с водой, а не бутылку…
Лешка задумался на секунду, чтобы получилось язвительнее:
— «Гран-Марнье».
Это, кто не знает, такой сладкий липкий ликер с богатым букетом, его пьют всякие смешные жеманницы.
— Хорошо, сколько? — прерываю я своего друга.
— Половина пятого.
Тут я его поймал:
— Да нет. Я имел в виду, сколько тебе надо заплатить, чтоб ты наконец разродился.
Лешка легонько пнул меня ногой и получил в ответ.
— Полпятого — это то время, когда больше всего хочется спать? — уточнил он, имея в виду слова Мохова. Ну, что тогда и начнут операцию спасения.
— Да. И, похоже, наши коллеги этому естественному закону и последовали.
И тут снаружи снова послышалось пение.
— Опять у них намаз? — прорезался голос Кудинова.
Я выглянул в окно, но было так темно, что непонятно было даже, рассеялся туман или нет.
— Все молятся? — нетерпеливо спросил он.
— Да я не вижу. Какая тебе разница?
— Просто интересно. Они что, каждую ночь специально просыпаются? И англичане тоже?
Лешка помолчал. До нас долетали только обрывки произносимых нараспев фраз. По-моему, это Мустафа читал молитву вслух.
— Ты понимаешь, о чем они молятся? — не унимался Кудинов. — Ты же немножко знаешь по-арабски?
— «Здравствуйте», «простите», «Господь милосерден», «хорошо», «хлеб», — перечислил я примерно треть своего словарного запаса. — Пока я понял только одно слово: «рабби». «Господь» значит.
— Но они же не могут просить у Бога того, чего они хотят? — Кудинова, когда заведется, не остановить. — Представляешь, Рамдан твой молится? «Господи, помоги мне безо всяких проблем получить завтра за похищенных миллион. А потом благослови, чтобы я их прикончил, дабы замести следы».
— Он не так молится. «Господи, покарай моими руками двух неверных, которые хотят зла всем рабам твоим. А я даю обет отдать сто тысяч на борьбу с твоими врагами и столько же на строительство мечетей и помощь бедным».
— Думаешь, отдаст?
— Отдаст, если пообещает. Ему же нужно будет как-то дальше жить — и с Богом, и с собой.
— Мне кажется, Рамдан не отдаст. Ну, то есть он не будет ничего обещать. Скажет: «У меня тут двое, они, Господи, тебя не слышат и не понимают. Все равно что бараны. Так я с них получу хоть шерсти клок?» — Лешка еще подумал. — Да нет, он про нас вообще ничего не спросит и не скажет. Прочтет готовые молитвы и вернется к земным делам.
Так мы лениво вели отвлеченные разговоры, ожидая, когда же что-то начнет происходить. А соринка уже достигла провала и теперь ринулась вниз.
Читать дальше