Борис Яроцкий - Командировка

А вот Славко Тарасович за четыре десятилетия изменился разве что в габаритах: был толстый – стал необъятный. Светлый импортный пиджак не сходился в талии. Толщину необъятного брюха скрадывал широкий, ниже пояса, оранжевый галстук. На щеках уже не было прежнего юношеского румянца. При малейшем движении щеки тряслись, как застывающий холодец, и по крупному круглому лицу, словно отдыхающие мухи, сидели черные бородавки. Раньше бородавок вроде не было…

Все: и вялые движения, и черные бородавки, и заплывающие жиром глазки, – все выдавало в нем старческую усталость. «Износился». Как только он заговорил, Иван Григорьевич понял: да, верно, износился. Славко был разительно похож на своего отца, когда тот, утомленный тяжелыми заботами, по праву считался могущественным начальником.

– Здравствуй, Слава.

Славко Тарасович изумленно распахнул свои маленькие глазки: кто это с ним запанибрата?

– Добры день. Як ваше призвыще?

– Коваль, – подсказал Иван Григорьевич.

– Почекайте, добродию… Иван?!

Кряхтя от натуги, Ажипа вылез из глубокого кожаного кресла, по-медвежьи облапил школьного товарища.

– Ты що? – И сразу перешел на русский: – С того света?

– Точно! С Нового.

– А мы тебя, не обижайся, похоронили. Кто-то сбрехал, что ты утонул. Вместе с судном. Был слух, ты там вроде бы плавал лекарем.

– А слух откуда?

– Байку эту привезли из Одессы. Тут наши паны ездили за опытом – на халявную выпивку. – Славко Тарасович нажал кнопку. Появилась из-за портьеры юная длинноногая секретарша.

– Слухаю, Славко Тарасович.

– Приема больше не будет. Тут ко мне по делу один важный добродий, – показал на посетителя.

– Добродий бажае чай чи каву? – спросила секретарша.

– Кофе, – сказал Иван Григорьевич.

Утопая каблучками в цветастом ковре, секретарша скрылась за портьерой.

Несколько лет назад, как объяснил Славко Тарасович, в этом кабинете был другой хозяин – первый секретарь горкома партии. Уже тогда на его место метил Ажипа-младший. Не без протекции родителя он поступил в Академию общественных наук. Но ничто так не предсказуемо, как власть. Власти поменялись – поменялся и цвет знамени: был красный – стал желто-голубой. И Славко Тарасович вошел в этот кабинет уже не секретарем горкома, а наместником президента, проще говоря, мэром. Но для этого ему пришлось объявить себя демократом.

Пышность кабинета – дорогие картины, офисные кресла, кадка с живым кипарисом, огромный полированный стол, на котором можно раскладывать топографические карты, селекторная связь, шелковые китайские шторы, какие не рискнул бы повесить у себя даже мультимиллионер, – все это свидетельствовало, что здесь восседает отец города.

Славко Тарасович, как и в молодые годы, скромностью не страдал. Видя, что гость с интересом рассматривает убранство, поспешил дать пояснения:

– Это, брат, презенты. Я даю добро на открытие совместных предприятий, а проклятые капиталисты так и прут, так и прут…

– А ты отказывайся.

– Нельзя, Ваня. Иностранцы. Могут обидеться. У них за услугу полагается благодарить. Цивилизация. А мы народ дикий: своему за услугу ограничиваемся дурацким «спасибо».

– И много у вас инофирм?

– Порядочно. Не отстаем от Киева. – В словах мэра слышалась гордость. – Раньше, помнишь, Ваня, попробуй с иностранцем в открытую якшаться, да мой батько так бы рыкнул…

– Он жив?

– Живой. – И опять к прерванной мысли: – Раньше не успеешь с иностранцем перекинуться словом, пиши объяснительную: где, с кем, когда, о чем толковали и не склонял ли тебя иностранец заниматься антисоветской деятельностью. Короче, не завербовал ли?

– А что – случалось?

В вопросе школьного товарища Славко Тарасович не уловил иронии, а может, сделал вид, что не уловил.

– Было, – ответил как бы нехотя. – Чего стоил хай относительно полковника Пеньковского. Помнишь?

– Помню.

– А кто такой был Пеньковский? – продолжал Славко Тарасович. – Шестерка! Это теперь каждый токарь знает, что в те годы вкалывали на ЦРУ не только полковники, но и дипломаты. И даже один посол. Он потом стал членом политбюро.

Иван Григорьевич грустно улыбнулся: этот член политбюро имел отношение к судьбе полковника Госбезопасности Ивана Коваля. Рассказать об этом Славке – не поверит.

Мэр говорил о шпионах легко и весело:

– Попался бы он моему батьке, он все его извилины намотал бы себе на палец, лишил бы их серого вещества.

Тем временем в кабинете уже сгущались вечерние сумерки, и Славко Тарасович включил верхний свет. Потолок, как в столичном театре, засиял множеством разноцветных лампочек, и всем предметам придал новую расцветку. Даже круглое, как блин, лицо мэра, казалось, посвежело.