Борис Яроцкий - Командировка

– Ты вот меня понимаешь, – продолжал он с пафосом. – Улыбаешься, а батько при каждой встрече талдычит: дескать, вы, главы администраций, ну, мэры и прочие… – Славко сказал в рифму, – враги народа. Хотя, если разобраться, то по тем, совковым стандартам, на врагов мы, конечно, тянем. Взять наш город. На все закрытые объекты пустили иностранцев. А почему? Они же нас за горло взяли: покажете, что у вас припрятано, тогда дадим кредиты, будем вас вытаскивать из вашей выгребной ямы. Словом, обещают протянуть руку помощи.

– А что вы взамен – ноги протянете?

– Ты, Ваня, все такой же. Едкий. Они нас обещают вытащить из говна. А мы что – должны их за это по сусалам?

– Не должны. И вообще, Славко, мы никому ничего не должны.

– Правильно, Ваня. Значит, недаром я за тебя поручился.

– Когда?

Но тут вошла секретарша, принесла на подносе питье. Когда она вышла, разговор продолжили.

– Когда? Когда ты поступал в мединститут. Мой батько спросил меня: как Ваня Коваль насчет преданности? Нужна была официальная бумага. Я тогда уже учился в ВКШ и бумагу на тебя накатал, как на орден.

– Спасибо.

– Ну а потом проверяли твоих родственников чуть ли не до пятого колена. Батько знал, а я догадывался, что тебя сватают в органы. Есть в разведке правило: если нельзя сказать правду – соври, но очень правдоподобно.

– Я ходил в загранку. Судовым врачом. А разрешение на выезд давали органы.

– Само собой, – кивнул двойным подбородком Славко Тарасович. Для крепости в кофе он налил коньяк. – А вскоре, Ваня, как ты закончил институт, в городе прошел слух, что тебя зарезали.

– И где же?

– В Одессе.

– Так я же утонул!

– Это потом. Слухи, они, Ваня, имеют срок давности. А тогда в Одессу ездила Настя. Помнишь Настюху Жевноватченко? Ну, ту, которая по тебе сохла? В Одессе на кладбище за Большим Фонтаном ей показали твою могилу. Представь себе, все совпало: фамилия, имя, отчество. И даже год рождения. Вернулась она – как из петли вынута. Ох, как она тебя любила! Я было ей, как писали в старых романах, руку и сердце. А она: я люблю Ваню Коваля, то есть тебя. Но замуж вышла. Правда, поздновато. В двадцать семь. К этому времени я уже был женат по-черному.

– Это как?

– Первый раз.

При упоминании имени, которое Иван Григорьевич всегда помнил, сердце его дрогнуло. В школе он сидел с Настей за одной партой. Ко всем ребятам она относилась ровно, никого не выделяла, в том числе и его. Был у нее, как тогда ему казалось, один недостаток: она совершала поступки, за которые от взрослых получала взбучку. Она могла сманить ребят в кино, когда по расписанию был урок физкультуры. Тогда в городе шли трофейные фильмы, все больше про Тарзана. Однажды – припомнился и такой случай – собирали металлолом. Вместо того чтоб ходить по дворам, она увела ребят в дачный поселок и на даче директора «почтового ящика» нашла титановые трубы. В то время за такие трубы людей отдавали под суд. Уже возле школы ребят задержали, увели в милицию, и там взяли с них подписку, что никаких труб они и в глаза не видели. Все вроде обошлось, но классный руководитель Елена Марковна Шульц с инфарктом слегла в больницу, и целых три месяца у них не было немецкого языка.

«Настя ездила в Одессу! Не поверила, что меня зарезали. Надеялась, что я объявлюсь». Иван Григорьевич мысленно прикинул, где он тогда был и что делал. Когда ей было двадцать семь, он уже был женат. Такое было решение Центра.

– Настю давно видел?

Пухлые губы Славка Тарасовича растянулись в улыбке. В этот момент он был похож на сома, вытащенного из днепровской воды.

– Хочешь встретиться? Что ж, дело житейское… А видел ее не раньше, как на той неделе. Наведывалась в мэрию.

– Говорили?

– О чем?

– О чем говорят школьные товарищи? Ваня, она уже старуха. На пенсии. А пенсионеры на нас, демократов, смотрят, знаешь как? Вся вышла твоя Настя. Ничего путного от нее уже не услышишь… Ты вот плавал, жил в свое удовольствие.

– А вы что тут, разве не жили?

– Смотря кто… Я, например, жил и живу.

По-монгольски припухшие глаза мэра пьяненько блестели: действовал коньяк, который он подливал себе в кофе.

– Я живу, – хвалился он, – потому что раньше других перестроился, так сказать, перестроил свое мышление. Для рынка. Хотя лично для меня что рынок, что базар – одна хреновина. А вот мой батько, как выбрал в молодости одну магистраль, так и дует по ней без оглядки. И ладно бы сам, в гордом одиночестве, а то собрал вокруг себя целую армию пацанов и воспитывает их на совковых премудростях.