Ахмет Хатаев - Битва над бездной

– Да, так оно и есть, – сказал Эди, – а из Эфиопии он сначала распространился в Египте и Йемене, а затем и по всему Ближнему и Среднему Востоку. И лишь к девятнадцатому веку – в Италии, Индонезии и Америке.

В этот момент ему хотелось сказать, что не годится обижаться на контрразведчика, старающегося лучше подготовить ее к предстоящей схватке с матерым шпионом. Но не стал об этом говорить, так как был уверен, что Елена поймет и примет к исполнению все необходимые для этого правила конспирации.

– А когда в России появился? – спросила она, изобразив на лице заинтересованность.

– При Петре в восемнадцатом веке, – ответил Эди.

– Ну да, он же у голландцев взял привычку пить кофе, а потом пытался русских бояр приучить к этому напитку, – проявила свои познания Елена.

– Верно, именно в его годы в России заложили моду так называемого кофепития, но широкое распространение оно получило лишь после войны 1812 года.

– А сегодня тысячи пьют с удовольствием без всякого нажима, только был бы доступен, – констатировала Елена, в очередной раз отпив из чашки.

В таком ключе они поговорили еще некоторое время, изредка бросая любопытные взгляды на экран телевизора, который все это время вещал о том, как компартия под руководством генерального секретаря реализует перестроечные задачи.

Затем, пока Елена споласкивала чашки и турку, Эди набрал домашний телефон Моисеенко. Дождавшись, когда на том конце подняли трубку, он подчеркнуто вежливо промолвил:

– Здравствуйте, мне бы с Андреем Ефимовичем поговорить.

Уже знакомый ему по прежним звонкам женский голос, никак не отреагировав на его приветствие, пояснил:

– Его сейчас нет.

– Вы не могли бы номер для него записать? – быстро проговорил Эди, помнивший, что обладательница этого голоса может оборвать еще не начавшийся диалог.

– А чего на работу не звоните? – недовольно пробурчала та, но прерывать связь не стала.

Эди, убедившись в этом, назвал себя и номер телефона.

– Записала, передам, – сказала женщина и тут же послышались гудки.

«Она, надо полагать, не имеет отношения к тайной жизни Моисеенко, иначе вела бы себя по-другому», – мысленно заключил Эди, возвращая трубку на аппарат.

– Как здорово, что его не оказалось дома, – не сдержала своей радости Елена.

– Она сообщит ему о звонке, и он даст о себе знать, – заметил Эди.

– Выходит, мне скоро домой, – с грустью в голосе промолвила Елена.

– Да, вы же понимаете, что мне предстоят встречи, но завтра обязательно увидимся, – пояснил Эди.

– И вы мне скажете, когда в Минск, – наконец-то улыбнулась она.

– Конечно, но сейчас предлагаю спуститься в ресторан и пообедать.

– По мне лучше бы в какую-нибудь столовую, там дешевле, – заметила Елена, бросив на Эди вопросительный взгляд.

– Александр не простит мне, если позволю вам питаться в забегаловках, – пошутил он, поднимаясь с кресла.

– Тогда, чур, я плачу, – в том же духе выпалила Елена, после чего быстро встала навстречу Эди и, прильнув к нему, прошептала: – Простите меня, я вела себя глупо, больше не буду и запомню этот ваш урок большого терпения.

– Я очень рад, что вы все поняли, – улыбнулся Эди, – но что касается «чур» и «плачу», так тоже не годится, – продолжил он и, придерживая ее за локоть, повел к выходу.

После обеда они прогулялись до площади Маяковского, а затем, договорившись созвониться к полуночи, расстались: Елена уехала в Кунцево, а Эди вернулся в гостиницу и прилег на диване, предварительно включив телевизор, который быстро ожил и стал устами своих бессменных на тот период времени исторических героев вещать о том, как бьется пульс жизни великой страны. Но скоро задремал под витиеватую речь главного прораба перестройки Яковлева о многообещающих перспективах развития советского общества, прочно ставшего на рельсы нового мышления…

Однако еще некоторое время Эди сквозь все более и более обволакивающую его дремоту продолжал слышать призывы оратора к телезрителям активнее участвовать в обновлении страны, и счастье настигнет каждого и всех вместе взятых. При этом где-то в глубине какого-то еще недремлющего мозгового центра Эди усиленно пульсировала мысль, что Яковлев не оригинален в этом стремлении, вроде в истории человечества уже был такой утопист, желавший осчастливить всех. Дай бог, нынешнему оказаться более удачливым, если, конечно, он…

Но как же того звали, как звали? Так и не найдя ответа на свой свербящий мозг вопрос, он уснул.