Александр Логачев - Капитан госбезопасности. Линия Маннергейма

— Я ничего не понял, — признался Жох. — Я вообще не понимаю, о чем идет речь.

— Сейчас, сейчас, — успокоил командир. — Переводите, Лева. Вы, неуважаемый фашист, нарушили наш договор. Обманули меня. Дело в том, что пароль ваш я знаю. Ишь как выпучил глаза! Это не переводите. Да, да, знаю я ваш пароль. Объясняю как профессионал непрофессионалу. В ваших карманах я нахожу портсигар, набитый папиросами. Вы не курите: одежда ваша не пропахла табаком, зубы без налета и портсигар полон, хотя пускай одну папиросу, но вы должны были бы выкурить. Я спрашиваю себя, зачем ему эта вещь? Начинаю обследовать папиросу за папиросой. И нахожу в мундштуке одной из них бумажку. Наш переводчик не в силах ее перевести. И тут я понимаю, что это такое, почему вы сделали эту запись и таскаете бумажку с собой. Вы из своего германского высокомерия не пожелали заучивать фразу на финском языке, тяжелую, непроизносимую для вас фразу на языке варваров. Вы решили, что опасности для вас в том никакой. В лесу, в снегах, если кто нападет и одолеет, так неотесанные солдаты, что они могут обнаружить и понять? Да, даже если произойдет провал, кто найдет в мундштуке крохотную бумажку? Выкурят и выкинут. А если найдут, то кто догадается, к чему можно привязать фразу на финском, записанную по немецким правилам грамматики. Чтобы додуматься к чему-то привязать эту фразу, надо же столько еще всего знать! Совершенно невозможно! Так полагали вы, самонадеянный непрофессионал. Хотя… это не следует переводить… хотя когда я обнаружил у него во рту эту серьезную, ядовитую штуку, я подумал, что передо мной настоящий профессионал разведки. Но — увы! Ладно, заканчиваем. Снова переводите, Лева. Я прощаю его и оставляю договор в силе. Мне по-настоящему от него необходимо было узнать только место. Держи, — капитан отдал Жоху коронку с ампулой, — надень ему на зуб.

— Теперь-то, командир, — сказал вор, принимая от капитана коронку, — ты расскажешь нам, что это за ребусы?

Советский агитплакат

Голова разрывалась на части. Это мешало Дитриху сосредоточиться. Как могло так получиться, что этот славянин с непроизносимым именем обыгрывает его по всем пунктам? И еще издевательски прощает. Он, человек низшей расы, прощает его, арийца.

Зато, усмехнулся про себя Дитрих, ампула избавит его от головной боли. Пора уходить. Deutschland über alles…

Около часу пополудни с одного из лысых пригорков они увидели тянущийся впереди поперек движению на север высокий скалистый подъем.

— Это она и есть, — сказал командир. — Линия Маннергейма.

По очереди рассматривали в бинокль эту знаменитую укреппозицию, о которой до того наслушались всяких легенд. Бинокль легенды подтверждал. В скальных нагромождениях, выступающих темными пятнами сквозь сползающий вниз и сдуваемый ветрами снег, в несколько рядов, одна над другой чернели амбразуры. Черные дыры лишь издали невооруженным оптикой глазам могли показаться ласточкиными домами или нишами да пещерками — прихотью природы. Зрительные трубы, приближая, выдавали их правильную, искусственно созданную форму. От леса до середины скалы тянулись ряды колючей проволоки, между рядами, казалось, нет живого места. «Колючка» держалась на кольях и на врытых в землю рельсах. [45] На «линии Маннергейма» по всей глубине ее было накручено-наверчено столько колючей проволоки, что и по сей день ее запасы никак не могут иссякнуть даже вблизи дачных и садоводческих массивов, где дачники «колючкой» опутывают все что можно.

Стало понятно, почему в этом районе нет наших войск — слишком неприступная позиция. Танкам на кручу не забраться, да еще валуны торчат тут и там естественными надолбами. А пехота сверху будет вся как на ладони, знай выкашивай пулеметными очередями пристреленные сектора. Да и наверняка, некоторые из амбразур — артиллерийские, сверху будут говорить и пушки.

— Да. Намертво вкопались, суки.

Кроме Жоха, никто ничего не сказал. Пошли дальше.

Дерево с голой верхушкой они отыскали уже давно, на него и шли. Трудно его было не обнаружить — высокую сосну, вознесенную игрой ветров на холм и вымахавшую там парашютной вышкой, заплатившую дань ветрам за свое вознесение освобождением главы своей от хвои и веток. А где-то у подножия того холма держалось корнями за землю еще одно дерево с вырезанной на коре буквой «S».