Андрей Ольшанский - Записки агента Разведупра

Функции официанта исполняли два партийца-финна из полпредства, а «кухня» находилась в распоряжении повара столовой при торгпредстве.

«Сухой режим» страны не касался чинов дипломатического корпуса, поэтому стол нашего пиршества представлял все «буржуазные» напитки, начиная от старой смирновской «белой головки» и кончая великолепным, выдержанным густым малага. Залкинд привез из Москвы семги, икры, копченых налимов и фруктов.

Хозяйкой избрали секретаршу Левис, «виночерпием», понятно, Муценека. За обедом Залкинд похвастался о своих политических достижениях в Абиссинии, разгромил германских «социал-предателей» и намекнул на какую-то важную миссию, вверенную ему Коминтерном.

По мере того как увеличивались ряды пустых бутылок, речь присутствующих отходила от коммунизма, партии, пролетариата, СССР и насыщалась «буржуазной» терминологией, как «элегантно сшитый фрак», «курорт», «кабаре», «герлс», «шикарное меню», «каюта первого класса» и т. д.

Залкинд и Бобрищев кичились своим «европеизмом» и не «брезгали» упоминать о прошлом.

После обеда засели за карты.

Везло Муценеку, и после трехчасовой игры его выигрыш превысил сумму в 130 000 марок.

Тем временем я «увлекся» Ирмой и, расположившись на диване за чашкой кофе и рюмкой бенедиктина, беседовал с ней о Москве, ее прошлом и намерениях будущего.

— Москву не узнать теперь, — сказала она, как-то стыдливо опустив свои золотистые ресницы, — она похожа на гигантскую обитель нищих, голодных и бездомных. Детишек — несметные легионы. Беспризорные. Какая-то давящая разум и душу незримая сила гнетет ее жителей. Я не понимаю, но и мне в Москве было всегда непомерно грустно и печально. У меня все было, я не могла ни на что жаловаться, но вот в душе не находила покоя.

— Вы, понятно, партийная работница? — спросил я.

— Да, уже два года состою членом РКП. Между нами говоря, меня иной раз охватывает отчаяние, какая-то внутренняя неудовлетворенность приводит к этому… Там же ничего нет связывающего… Семья погибла… Брак низведен до простого разврата. Товарищи, интеллигенты и пролетарии, все опошлились, одичали и меняют жен чаще рубах. А мне вот это не по душе. Не могу привыкнуть к такому первобытному образу жизни. Мне кажется, я не понимаю наших мужчин. Водоворот коммунизма убил в них то, что облагораживает сильный пол. Вы не поймете меня и подумаете, что я сохранила буржуйскую или мещанскую сусальную психологию. Но пусть так — все же жаль, что умирает все то, что было красивым и ради чего стоило жить! — ответила она, печально вздохнув.

— А разве ради идеи не стоит жить? — спросил я, подливая в бокал вина.

Она покачала завитой головой и, бросив взгляд на играющих, тихо ответила:

— Разве это идея? Ради идеи и я пошла в партию, была на тифозном, голодном фронте, а дальше что? Я видела смерть русского крестьянина и рабочего на фронте, видела расстрелы и бессудные казни в тылу. Ну, думала, кончится Гражданская война — все будет хорошо, расцветет братство, любовь залечит раны измученного народа и солнце коммунизма согреет всех. Так думала я, а что же теперь вижу? От крестьян отнимают хлеб, скотину, а рабочих ссылают на Соловки. Кому же жить вольно и хорошо? Нам, партийцам. Видите, мой шеф жарит в карты. Красиво ли это? Мы пьем с вами ликер. Честно ли это? Где-нибудь на Волге тысячи голодных семей едят древесную кору с прогнившим овсом, а мы лакомимся балычком и зернистой икрой. Вот до чего доводит служение идее. Преступная ложь все.

— Вы рассуждаете, Ирма Васильевна, совсем как «белогвардейка», — пошутил я улыбнувшись.

— Отнюдь нет, я говорю голую правду, — возразила бесстрашно она, — таких мнений придерживается большая часть тех партийцев, которые увидали подлинный лик советской бюрократии. Почему же теперь уходят из жизни молодые, многообещающие силы партии? Вместо идейной работы — подхалимство, вместо коммунизма — циничный произвол «князей» партии. Нет, мы идем по неверному пути. Вместо царства социализма восторжествовал Хам, облеченный властью деспота. Страшно за Россию, товарищ. Страшно.

В словах моей собеседницы таилась искренняя боль и разочарование.

Она взяла бокал вина и, задержав взгляд на золотистой влаге, задумчиво сказала:

— Там стали пить. Пьянство и разврат. «Рыковка» [6] Водка. спаивает народ.

К нам подошел Рабинович.

— Продулся, — сказал он, грузно опускаясь на диван возле Левис.

— Много? — поинтересовался я.