Ростислав Самбук - Ювелир с улицы Капуцинов

— Скажете еще! Сами же расспрашивали… Тот лукаво повел глазом.

— Что, испугалась, красавица?..

— Вуйко Евген, — покраснела девушка, — и что это вы выдумали?

Богдан все время сидел в углу, лишь поглядывал на Зарембу.

— И везет же людям! — сказал вдруг. — Я на твоем месте, Петро, в бога начал бы верить: имеешь покровителя на небе… Вы только посмотрите: не успел еще из лагеря вырваться, рану еще не залечил — и вот тебе! А ты — здоровый, рассудительный — сиди да сало нагуливай. Только теперь я начинаю понимать, как права была наша мать, когда вколачивала в меня этот немецкий язык! Как бы он теперь пригодился мне!

— Это ты рассудительный? — язвительно улыбнулся Заремба. — Не шуми, есть и для тебя дело.

— Снова листовку писать? — скривился Богдан.

— А ты знаешь, чего стоит хорошая листовка?

— Согласен, буду писать, — поднял руки вверх Богдан.

— Э, нет, теперь мы тебе не это поручим, — улыбнулся Заремба. — Приготовься: завтра около двенадцати выезжаем…

— Куда?! — загорелись глаза у хлопца.

— Об этом потом. Оденься попроще — куртку какую-нибудь, сапоги… Поглядывай в окно. Увидишь, я на фире [7] Тачанка (укр.) . проеду — выходи. Огородами обойдешь, ждать буду возле старого дуба. Не забыл еще?

— Понятно. Как с документами?

— Будут у меня. С собою — ничего!

Этой ночью Петро не спал. Лежал тихо как мышь, едва дыша. Все представлял себя в разных положе­ниях. Как разговаривает с губернатором, как едет в Бреслау… Дядя Карла Кремера рисовался ему краснолицым, солидным субъектом, с кольцами на паль­цах. Грубоватый коммерсант, которого он окрутит за день. А потом он, Петро, свой человек и в гестапо и в военной комендатуре…

Богдан ворочался с боку на бок и удивлялся Петру: так повезло человеку, а он лег и сразу заснул. Я бы на его месте… Но постой — и у нас завтра что-то наклевывается. Вуйко Евген предложил надеть сапоги и куртку. Следовательно, едем куда-то за город. Зачем? Неужели к партизанам?! К тем самым, которые ликвидировали этого Кремера. Боже мой, как истосковались руки по оружию! Вообразил себя в засаде над дорогой. Из-за угла на большой скорости выскакивает черный “лимузин”. В руках задрожал ав­томат… Так вас, так! Вот это жизнь!

Унтер-офицер в черной эсэсовской форме проводил Модеста Сливинского на второй этаж, подал знак подождать в приемной. Пан Модест опустился на стул у стены. Черт его знает что!.. Хотя пана Модеста и предупредили, что его примет сам Отто Менцель, который хочет по-дружески побеседовать с ним, колени у пана Сливинского предательски дрожали. От гестапо всякого можно ожидать и от “парафии” [8] Прихода (укр.) . Отто Менцеля лучше держаться подальше. Ведь и излишняя благосклонность шефа тайной полиции может оказаться не менее опасной, чем враждебность или недоверчивость.

Тяжелая дубовая дверь открылась, и тот же эсэсовец пригласил Сливинского в кабинет. Пан Модест, собрав все свои силы, переступил порог с высоко поднятой головой, всем своим видом показывая, что в кабинете Отто Менцеля он чувствует себя так же, как и в салоне пани Стеллы. То, что он увидел в первое мгновенье, придало ему храбрости. Да, он выбрал правильный тон — сам герр Менцель вышел из-за своего массивного стола и с приятной улыбкой поспешил навстречу Модесту Сливинскому.

— Очень рад видеть пана Сливинского у нас, — чуть ли не пропел, пожимая длинные холеные пальцы пана Модеста. — Наконец-то вы пожаловали к нам в гости…

Вспомнив, как его пригласили и везли “в гости”, Модест Сливинский снова почувствовал предательское дрожание в коленях, но, благодарение богу, Отто Менцель указал ему на глубокое удобное кресло. Пан Модест нахально вытянул ноги в модных пестрых носках, оглянулся вокруг и сказал с наигранной беззаботностью:

— У вас неплохой кабинет, герр Менцель. Светлый и со вкусом обставленный.

— Вы думаете? — захохотал тот. — Я уже привык к нему и не замечаю. Да и вкус у нас невзыскательный…

— Что вы, что вы! — возразил пан Модест. — Посмотрите, как гармонирует цвет этого ковра с тонами портьер! Какое богатство красок!

— Правда? — притворно усмехнулся Менцель. Ковры, портьеры и всю мебель притащили сюда из квартиры известного польского ученого, и Модест Сливинский был первым, кто обратил внимание на их изящество и красоту. — Мне очень приятно, что вы так высоко оцениваете мои дилетантские попытки…

Пан Модест смотрел на этого чурбана, который весь утонул в большом кожаном кресле. Какой идиот, простите, пустил слух о жестокости и зверствах Отто Менцеля? У этого краснолицего субъекта вид вполне добропорядочного человека. Как прислушивается он к его, Модеста Сливинского, суждениям, как предупредительно заглядывает в глаза! Пан Модест все больше утверждается в мысли, что перед ним уравновешенный пожилой господин. Вот разве только пальцы подозрительно грубоваты; но что поделаешь, у человека не может быть все абсолютно гармонично.