Андрей Молчанов - Взорвать Манхэттен

– Не будем обнадеживаться чужими успехами.

– Почему же они чужие?..

Даже при аресте со мной обращались вежливо, без единого оскорбления и тычка. Отвезли не в тюрьму, а на какой-то загородный секретный объект, где, впрочем, имелась стандартная камера с решеткой на оконце размером с ладошку и с солдатской койкой, застеленной чистым бельем.

Вечером двое конвойных отвели меня в кабинет, где начался допрос.

Допрос вел явно не рядовой следователь, а офицер высокого звания, не удивлюсь, если и генеральского. Лет за пятьдесят, но моложавый, подтянутый и крайне корректный. Некто Анатолий Иванович, если данное имя отличалось правдивостью.

Я рассказывал все, как есть, ничего не тая. Собственно, скрывать что-либо не имело ни малейшего смысла. За рамками исповеди остался лишь мой контакт со Львом Моисеевичем, ибо мне не хотелось вовлекать в свои личные передряги безвинного человека. Также я опустил факт отданных Укрепидзе взяток: в конце концов, тот ничего с меня не вымогал, и деньги давались ему по нашей с Ричардом инициативе.

Допрос, впрочем, проходил без протокола, в форме непринужденного разговора под запись, с чаем и даже с пряниками.

– А какого рода информация была на этих дисках, вы знали? – спросил меня Анатолий Иванович.

– Понятия не имею, – сказал я. – Даже не интересовался. Если хотите продублировать мои ответы через полиграф, всегда готов.

– Спасибо за подсказку, – мягко улыбнулся он. – То есть Жуков передал вам материалы, и на том дело закончилось.

– Дело закончилось, когда я оказался перед вами, – ответил я. – И, чувствую, с этого момента начинается следующее.

– Вполне вероятно, – согласился он. – Тем более, как понимаю, у вас перспективные отношения с Ниной Уитни, и вы готовы их продолжить?

– Вы хотите заслать меня в тыл врага?

– Мы не враги, а партнеры, – с прежней улыбкой произнес он. – А вы – профессиональный человек, в погонах, с богатым боевым опытом…

– Это предложение? Или вам нужна моя реакция на него?

– Нужна реакция.

– Я подумаю. Тем более, я кое-что смыслю в том, сколько согласований предшествует такого рода вербовке. И сколько столкнется мнений. Одно из них, кстати, мое. Еще не созревшее. – Я хотел прибавить, что его скользкая затея мне явно не по душе, но, естественно, удержался.

– А какого разрешения ситуации хотелось бы вам? – спросил он меня.

И это был интересный вопрос. Я всерьез призадумался. Потом сказал:

– Готов вернуться в Чечню. Или туда, где стреляют. Стремящихся побывать в тех краях немного. А толка от меня там будет больше, чем на нарах.

– А у вас что, имеется острое желание лезть под пули?

– А чего я еще умею?

– Вам теперь привились навыки в искусстве наружного наблюдения, к примеру…

– Это скучно. Но если таким образом я компенсирую тюремный срок, то готов.

Двое последующих суток я провел в камере, читая газеты.

Очередным утром меня отвезли в комендатуру ГРУ, сдав с рук на руки. Вернули деньги, банковскую карточку и телефон.

Через полчаса я стоял навытяжку перед начальником нашего управления кадров.

Безразличным голосом тот проинформировал меня о понижении в звании за неосторожное обращение с табельным оружием, имея в виду, как понимаю, инцидент, произошедший на моей даче, а после приказал оформлять командировку на знакомое место прохождения службы.

Один день мне отводился на сборы и прощание с мамой. Встречу и прощание. День сегодняшний.

Со мной поступили бережно. Как с погнутым гвоздем. Распрямили, прикинули на глазок, – подходящ ли? – и установили под удар бестрепетного молотка.

Выскользнуть из умело державших меня пальцев я не пытался.

Предварительно, через секретаря, директор ФСБ попросил президента задержаться у него после совещания Совета безопасности. Предстояло оговорить несколько келейных вопросов.

Соблюдая протокол, он вышел вместе со всеми из кабинета, раскланялся, перебросился парой слов с шефом внешней разведки и министром внутренних дел и остался в секретариате, принужденный к тому якобы важным звонком.

Когда коллеги исчезли за дверью, выждал минуту, а после раскрыл ведущую в святилище дверь.

Президент по-прежнему оставался в кресле, незряче глядя на вернувшегося соратника.

Директор стеснительно кашлянул. Их связывали давние, теплые отношения, оставшиеся по-прежнему доверительными и прочными, но он отчетливо понимал всю разделявшую их ныне пропасть. Пропасть между хозяином и инструментом хозяина.