Юрий Авдеенко - Сколько зим…

Мария показалась в светлом проеме двери как-то неожиданно. Она оперлась рукой о косяк и смотрела на Семена. Он не мог сказать, смотрит ли она с интересом, с любопытством или с волнением, тепло ли, холодно… Она глядела без улыбки и без зла. Глядела, может, просто потому, что у нее есть глаза. И она не могла стоять на пороге сарая и жмуриться, точно от яркого света.

Он позвал:

- Иди сюда.

Она покачала головой, чуть разжав губы: они были у нее влажные и темные. Вероятно, она часто облизывала их.

- Иди сюда, - повторил он.

- Мне так лучше, - сказала она. - Я смотрю на тебя сверху. И ты кажешься маленьким. ,А ведь ты большой, как дом. И я боюсь тебя.

Мария повела головой, и коса свесилась через плечо. Мария стала расплетать ее, словно здесь никого не было.

- У тебя косы, как у цыганки, - сказал он.

- Ну и что?

- Просто красиво. И глаза у тебя красивые, и лицо. И все остальное.

Она покраснела. И он поднялся и стал рядом с ней.

- Ты боишься меня? - спросил он.

- Я боюсь темноты. И мышей, - ответила она.

- Не надо стоять в дверях, - сказал он. - Нас могут заметить. И пойдут разговоры.

- Обо мне и так идут разговоры, - возразила она.

- Ну и пусть, - сказал он. - На то у людей и языки, чтобы болтать ими…

- Ты же не хочешь разговоров…

- Я никого здесь не знаю. И не желаю слышать, что о тебе говорят. Я боец Красной Армии. Я здесь для дела…

- Уедешь… А обо мне опять будут судачить.

Сейчас она теребила косу, а он стоял близко и держал Марию за локоть.

- Всему причиной зависть.

- Нет, - возразила она. - Ты совсем меня не знаешь…

- Знаю. Ты самая лучшая… Я женюсь на тебе.

Она усмехнулась:

- Было бы сказано…

- Я женюсь… Я люблю тебя. Мне сегодня ничего не нужно. Понимаешь, ничего… Я люблю тебя. И вернусь, как только бандитов переловим. А о прошлом забудь. Кто прошлое помянет, тому глаз вон. Я ведь тоже, Мария, не ангел. Я люблю, люблю, люблю…

Губы ее пахли садом. И сено звало, точно обрело язык..

Но в самый последний момент, когда уже не было назад дороги, раздался тревожный звук боевой трубы.

«Тра-та-та…»

Библия весила не меньше пяти килограммов. И не потому, что страниц в ней было больше, чем в обычной библии. Страниц столько же. Но они были толстые и желтые. И очень гладкие, как стекло.

Красноармейцы, большинство из которых не видело никакой другой бумаги, кроме газетной, огрубевшими пальцами гладили страницу, словно кошку. И удивлялись буквам. Крупным, темным и сочным, как смородина.

В книге были цветные иллюстрации на божественные темы, переложенные тонкой бумагой. Но сейчас осталось всего две-три картинки, сверх которых лежала полупрозрачная, словно туман, бумага. Уж очень хороши самокрутки из этой бумаги. Точно папиросы.

Переплет был кожаный, темно-коричневый, с позолоченными уголками и застежками.

Библию Боря заполучил в Батайске. Старуха учительница сунула ему в руки книгу вместо платы за перекладку печи. Он и не хотел никакой платы. И возился с печкой потому, что старуха больно хорошо рассказывала бойцам про Пушкина… И Боря Кнут отнекивался. Но старуха учительница сказала, что она сама безбожница и что книга большую ценность имеет, если предложить ее знающему человеку.

Боря возил с собой библию около года. И вот теперь, верно, настала пора распрощаться с ношей. И какую бы ценность она ни представляла, нужно найти в станице осведомленного по религиозной части человека. И договориться…

Крути не крути, думай не думай, а двадцать лет исполняется один раз в жизни. И двадцать лет - это не тридцать и не сорок. А как раз тот самый юбилей, которому радуются. Впереди целая жизнь!

Тонкую бумажку следует приберечь на самокрутки. Ну а книгу… Самым подходящим покупателем для нее может быть местный батюшка. И хотя церковь в станице закрыта, а батюшка, по словам хозяйки, у которой квартировало их отделение, занимался исключительно садом и пчелами, Боря Кнут таил надежду, что литра два самогона или какой-нибудь другой достойной заменить его жидкости у неглупого человека всегда найдется.

А то, что церковники люди хитрые и ума не лишенные, Боря Кнут понял давным-давно, когда еще был мальчонкой…

Но не стоит вдаваться в воспоминания.

Попик, короткобородый, седенький и чуточку обрюзгший, очищал граблями землю. В саду уже был целый ворох листьев. И попик собирался поджечь их, чтобы дым окурил деревья и черви разные, гусеницы, букашки подохли бы.

Боря Кнут никогда не ходил в церковь и не знал, как нужно величать священника: батюшкой, святым отцом, гражданином или товарищем. Он с минуту нерешительно топтался возле забора. Наконец вспомнил сказку Пушкина, которую читала им батайская учительница, крикнул: