Юрий Авдеенко - Сколько зим…

- Санин - прораб.

Представился не просто, а как-то торжественно, словно сказал: «Премьер министр Уганды» или «Король Иордании».

И лицо и пальцы на руках Санина показались Грибанову слишком упитанными. Сколько же прорабу лет? Тридцать? Кто они? Муж и жена?

В коридоре гостиницы за квадратным столом, застланным чистой, но не новой клеенкой, девочка-первоклашка делала уроки. Приветливая средних лет женщина вышла навстречу Грибанову. За ее спиной синело окно, подгущенное светом яркой, не коридорной лампочки, вкрученной, видимо, ради девочки. Женщина остановилась рядом с девочкой, положила ей руку на плечо. И мать, и дочь смотрели на Грибанова. И ему понравились эти люди. Он понял, что в гостинице ему будет хорошо и уютно.

- Мне бы отдельный номер, - попросил он. - Со мной ценная аппаратура.

Женщина ответила ему, возвращая журналистский билет:

- У нас большие комнаты. Но вы живите спокойно, я к вам никого не подселю.

Скатерть с широкой коричневой каймой свисала со стола почти до самого пола. С одной стороны, противоположной двери, стола касалась кровать. В комнате были еще кровати. Шесть пустых кроватей под белыми простынями.

Шестеро стояли спинами к стене, безмолвные, измученные. Простиравшиеся выше человеческого роста дубовые панели холодили пальцы рук, связанных пеньковыми веревками. И немец, казалось, курил эти пеньковые веревки, потому что табак в его сигарете дымил низкосортный, эрзац-табак, и запах стоял жженых тряпок, паленой щетины и самой обыкновенной горелой пеньки. Бесцветные глаза немца были маленькими, а ресницы и брови над ними - такие белесые, что различить их можно, только тщательно всмотревшись.

Переводчик, худой эстонец в белоснежной рубашке, при галстуке, сидел возле столика с телефонами. На соседнем стуле висел его темно-коричневый, из хорошей шерсти пиджак.

Немец подошел к светлой девушке, взял за локти и резко повернул лицом к шестерым мужчинам. Хрипло заговорил по-немецки. Худой эстонец в белоснежной рубашке перевел:

- Кто передал тебе пистолет? Смотри внимательно.

Она устало подняла глаза, посмотрела на мятых, небритых мужчин. Отрицательно покачала головой.

- Scheisе! Du bist Scheisе! - прокричал в гневе немец.

Худой эстонец не стал переводить. Он был хорошо воспитан.

Немец с размаха ударил девушку по щеке. Еще раз… Еще… И хотя он злился, но бил ее, в общем-то, хладнокровно, как иногда сильные бьют слабых, не рискуя получить сдачи.

Она не пыталась уклониться от ударов и гордо держала голову на длинной красивой шее. Лицо ее стало розовым от ударов и блестящим от слез.

Грибанов сделал шаг вперед. И сказал:

- Я!

Стук в дверь и смех с порога. Это смех Агнесы. И Санин за ее спиной - чуточку смущенный.

- Извините за вторжение, - бормочет Санин.

- Ерунда, - возражает Агнеса, - благодарите за вторжение. Иначе вы здесь завянете от скуки. Мы забираем вас в клуб. Вы увидите там сливки общества. И польский фильм с участием Беаты Тышкевич. Вам нравится такой тип женщин?

- Я не помню эту актрису. Но если вы относитесь к типу Тышкевич, то - да.

- Что я говорила? - Агнеса гордо посмотрела на Санина.

Она теперь была в темном, с узким белым воротником пальто. Сапожки на шпильках. Волосы прикрывал пестрый платок. Грибанов подумал, что в мотоцикле она выглядела моложе и что сейчас ей спело можно дать двадцать три или двадцать четыре года.

Он достал из чемодана бутылку коньяку.

- Ясно, почему он так перепугался, когда я уронила чемодан.

Добираться до клуба пришлось, прыгая с кочки на кочку, потому что к ночи потеплело и грязь лежала на дороге, и возле нее, и у заборов, жидкая, ни с чем не сравнимая, чавкающая грязь.

Клуб приближался, большой, весь в огнях, точно океанский корабль. У входа, нанизанный на лампочки, висел щит из прогрунтованного полотна, и синие скошенные буквы хватали людей за подбородки: «СЕГОДНЯ НОЧЬЮ ПОГИБНЕТ ГОРОД».

А какой фильм шел тогда? Он так и не посмотрел этот фильм. Но название… оно осталось в памяти, будто шрам. Кукольное женское личико с глупой улыбкой и зазывная надпись: «Мein bestes Madchen». «Моя лучшая девушка».

Подъезжали машины. Двери кинотеатра открывались и закрывались. На темный тротуар ежесекундно падала полоса света. Сеанс начинался. Тогда Хари подал знак. И они пошли.

В пятом ряду пустовал островок из нескольких мест. В четвертом, третьим с краю, сидел немецкий офицер. Немецкие офицеры, во всяком случае в Эстонии, имели привычку отстегивать ремни и вешать их на спинку стула. Вот и этот офицер, коверкая эстонские слова, болтал с длинноволосой женщиной, а позади, закрывая номер кресла, свешивалась кобура пистолета.