Николай Леонов: Антология советского детектива-1

Допрос Димитра длился еще меньше.

— Почему убил? — спросил Курбанов.

— Тебе не понять. Ведь ты, гад, положишь под вонючего фашиста даже родную мать!

И второй окровавленный горец упал на пол, на котором чернела кровь.

В ту же ночь Курбанов похвалялся Михальскому:

— Утром обоих сам расстреляю, отведу за скалы.

— А немцы? — спросил Михальский.

— Что немцы? Оскорбили–то меня!

На всякий случай он захватил с собой еще двоих полицаев. Когда зашли за скалы, на них неслышно напали горцы. Дедовский булат тут каждый носит испокон веков… Управились без выстрела. В управе спохватились слишком поздно. Нашли трех убитых. Оружия при них не было… Но лучше об этом происшествии молчать!

— А партизанам кто сообщил? — оборвал его штурмбанфюрер.

— Не могу знать, господин. Возможно, здешние жители следили. Ведь в представлении местных жителей кровная месть — святое дело.

— Вот каь; — местных! Здесь еще не усвоили принципы нового порядка? Функель, арестуйте сто заложников! Массовый расстрел отобьет охоту поднимать преступную руку на немецкого солдата.

— Осмелюсь сказать, — снова отозвался невзрачный, но, оказывается, настырный Михальский, — на местных жителей массовая экзекуция не произведет должного впечатления, а только, возможно, вызовет новые эксцессы. Тут никто не видит вины в действиях мстителей, и поэтому наказание заложников не поймут так, как следует. Я позволю себе, герр штурмбанфюрер, напомнить инструкцию, которая пришла из Берлина, об отношениях с местным населением. В ней прямо сказано: «Военные должны помнить, что не принятые ранее во внимание указания, касающиеся женщин на Кавказе, становятся решающими, ибо у магометанских народов правила для женщин так суровы, что неосторожный поступок может вызвать неугасимую вражду». В общем, так оно и случилось, господин штурмбанфюрер…

— Вы плохо изучаете инструкции, — с нескрываемым сарказмом ответил Хейниш, — а я сюда прибыл не для шуток. В инструкции ничего не сказано о допустимости самосуда. Все проступки немецких солдат подлежат исключительно немецкому военному судопроизводству. Но кое в чем вы правы. Ну что ж, воспользуемся инструкцией, поскольку другой нет, о мягком поведении с населением Франции — там за одного убитого немца расстреливают только десять заложников. Так что последуем европейскому гуманизму.

Он обвел всех присутствующих холодным взглядом.

— Гауптман Функель, — обратился к коменданту, — немедленно арестуйте тридцать заложников, преимущественно нетрудоспособных — стариков, больных, подростков. Оповестите население, что все заложники будут расстреляны, если беглецы в двадцать четыре часа не сдадутся оккупационным властям. В оповещении укажите фамилии и возраст арестованных.

— Слушаюсь! — щелкнул каблуками Функель.

— А вы, Михальский, отныне лично отвечаете за работу полиции. Головой отвечаете! Надеюсь, вы не будете валять дурака, как ваш покойный предшественник Курбанов?..

«Братья кавказцы, кабардинцы и балкарцы, чеченцы и ингуши, черкесы и адыгейцы, карачаевцы и калмыки, осетины и трудящиеся многонационального Дагестана! К вам обращаемся мы, самые старшие представители кабардино — балкарского и чечено — ингушского народов, которые собственными глазами видели ужасы, принесенные злобным Гитлером в наши родные горы. Мы спрашиваем вас, можем ли мы допустить, чтобы немецкие разбойники грабили селения, убивали старого и малого, насиловали наших женщин, порабощали наши вольнолюбивые народы?»

Женщина в белом халате читала газету «Герой Родины». Читала сосредоточенно, целиком углубясь в текст на сероватой газетной бумаге, текст, что горел огнями пламенных чувств и страстей, призывал к борьбе, вдохновлял верой в победу. Она не видела майора, который уже несколько минут стоял перед ней неподвижно и парадно, словно на часах. Он любовался ею и радовался этой короткой передышке в его сложной, скупо поделенной на краткие минуты службе. Порой минуты для него складывались в обоймы пистолета, где секунды, словно пули, плотно пригнаны одна к другой, жестко сжаты пружиной обязанностей и заданий. И найти среди них какой–либо просвет на такое вот праздное любование чутким и нежным женским лицом казалось волшебством. И он замер перед этим неожиданным чудом, на какой–то миг освободился от служебного напряжения, торжественный и встревоженный этим минутным счастьем. Перед ним сидела милая, с мягкими чертами лица женщина в золотой короне из кос. Золотое тепло исходило от ее мягкого, миловидного лица. Ему захотелось увидеть ее глаза, и он тихо прочел вслух серые буквы, хотя они прыгали перед его глазами вверх ногами зелеными и красными чертиками: