Артуро Перес-Реверте - Фалько

Прорвавшийся из-за низких туч матовый мутный свет вдруг заиграл в горизонтальном луче солнца, озарившем спокойное усталое лицо Фалько, его небритый подбородок и сощуренные глаза. Присев на капот, он смотрел на рождающуюся зарю. Шляпу сдвинул на затылок, воротник пиджака поднял, руки сунул в карманы. Возле шоссе за каменной стеной выгона под росшими там и тут дубами паслись или валялись на траве черные и пегие быки. Фалько еще раз оглядел высокие облака, синеющее над лугами небо и на миг прикрыл глаза от удовольствия. Славный будет день, подумал он.

У него за спиной открылась дверца машины, а когда он обернулся, Ева Ренхель уже стояла рядом с ним. Пальто было ей не по размеру, она придерживала его на груди, а снизу виднелись башмаки и носки с убитого. Она была по-прежнему бледна, но явно ожила.

– Не выходи лучше, – сказал он. – Ты еще слабенькая.

– Мне здесь хорошо.

Она тоже присела на капот. Фалько достал портсигар и предложил ей закурить, но она покачала головой.

– Неподалеку есть вента, километров восемь-десять отсюда, – сказал он. – Можем там позавтракать.

– Хорошо.

Они постояли молча, чуть соприкасаясь плечами, подставляя лица под ласку солнечных лучей, с каждым мигом набиравших жар и свет.

– Что сделаешь со мной теперь? – наконец спросила Ева.

– Ничего, – Фалько безразлично пожал плечами. – К вечеру будем в Лиссабоне.

– А-а.

Он снова взглянул на нее:

– Знаешь там кого-нибудь?

Она не сводила глаз с выгона. С животных, медленно бродивших вокруг дубов.

– Кое-кого знаю, – услышал он ее тихий голос.

И стал рассматривать ее измученное лицо, глаза, покрасневшие от усталости и воспаленные ударами, рассеченную губу. Как ее еще ноги держат? – подумал он. В виде первой помощи он за неимением пластыря заклеил рану кусочком папиросной бумаги, но от того, что Ева говорила, губа вновь закровоточила, и алая ниточка бежала по подбородку. Фалько достал платок и бережно вытер кровь, почувствовав теперь на себе Евин ответный взгляд.

– Тебе надо бы к врачу.

– Наверно, надо бы.

Фалько сунул в рот сигарету, прикурил, затянулся, выпустил дым – все это молча. Первой заговорила Ева Ренхель.

– У каждого свои убеждения, – сказала она мягко.

– Еще бы.

– Однако я так и не смогла понять, какие они у тебя.

Фалько – глаза сощурены, сигарета в зубах – улыбнулся:

– Прошлой ночью тебе представился случай узнать.

Помолчав, она ответила:

– Да. Представился.

И поморщилась от боли. Палец, который она прижала к губе, был в крови.

– Теперь и о моих убеждениях ты знаешь… – пробормотала она печально.

Фалько продолжал рассматривать разливающееся по горизонту сияние. Оно теперь набрало такой яркости, что слепило глаза.

– Позорно в делах военных говорить: «Я об этом не подумал», – вспомнил он.

Она слегка улыбнулась, но промолчала.

– Ты ведь была там, в Аликанте, – сказал Фалько. – Стояла у меня за спиной. Я, кажется, даже слышал твой голос.

Ева ответила не сразу:

– Может быть.

– А зачем ты сделала так, что меня отпустили?

– Не знаю… Хотя нет, знаю… Не нужно было, чтобы ты погиб… Или, по крайней мере, принял такую смерть.

Фалько выпустил дым из ноздрей.

– Мы с тобой пешки в чужой игре.

– Ты – пешка, – поправила она. – У меня есть вера… Вера в то, что я делаю.

– Вот как? Счастливая…

Она рассмеялась. Вымученно и невесело.

– Я бы не сказала.

– Ты могла умереть. Да не просто, а в долгих мучениях.

– Каждый день погибает множество птиц и бабочек, – произнесла она, оглядывая пейзаж. – И людей.

– А среди них брат и сестра Монтеро вместе с другими… – добавил он с рассчитанной жестокостью.

Она непринужденно пожала плечами:

– И они тоже.

Их взгляды встретились. Не очень-то она сейчас красива, подумал Фалько. Измученное тело и неимоверная усталость, от которой набрякли подглазья. Лицо женщины, которой она станет через двадцать лет. Он вспомнил, как в ночь бомбежки ощущал под пальцами ее теплую влажную кожу, и его охватила странная нежность. Нежность и жалость. Не зная, как отрешиться от этих непривычных чувств, он сказал сухо:

– Ты застрелила Портелу, хотя знала, что он ни в чем не виноват.

– Надо было обезопасить себя перед тобой и остальными, – ответила она спокойно. – Да и потом невиноватых в мире нет. Разве что дети и собаки. Впрочем, насчет детей не уверена – они ведь рано или поздно вырастают.

– За что же ты борешься все же? Ради чего ведешь такую жизнь?