Гийом Ру - «Америкашки»

Он приподнялся и нерешительно направился к кухонной раковине. Он быстро выпил стакан воды, его единственный стакан за весь день. Затем, как он неизменно делал каждое утро, он выпил стакан томатного сока и две чашки крепкого кофе, гримасничая, как бегун на длинные дистанции. Только после этого он медленно и методично приступал к выпивке.

Держа в руке вторую чашку кофе и одетый лишь в полинявшую полосатую рубашку с потертым воротничком, он подошел к окну. Он носил старые рубашки вместо пижам, куртки которых Дженни систематически конфисковывала для личного употребления. А пижамные брюки он всегда дарил консьержке, для ее мужа.

Он взглянул на здание, стоявшее напротив. Большая часть ставен была закрыта, не потому, что было еще рано, а потому, что был август и почти все соседи уехали в отпуска.

Гордон и Дженни Сандерс принадлежали к американской колонии Парижа и его предместий. Это была смесь различных профессиональных занятий и праздного образа жизни, от бизнесмена до художника; в основном это были лишенные корней люди, несмотря на их "парижский вид". Существовала и другая колония, колония молодых или "хиппи", но ее Гордон и Дженни не посещали. Они принадлежали к поколению, которое из всех наркотиков признавало лишь алкоголь; и хотя они были разорившимися людьми, они создавали видимость почти буржуазной респектабельности, по крайней мере для соседей и коммерсантов своего квартала. Действительно, они "отличались" от других, но ведь давно известно, что у "америкашек" были свои странные обычаи и вкусы, особенно в том, что касалось "буффонады". Все также были уверены, что у них немало денег. Иначе, почему они жили во Франции?

Гордон жил во Франции уже двадцать лет. Он покинул свой родной Лоуренс в штате Канзас, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Дженни, уроженка Техаса, с самого детства жила в Лос-Анджелесе. Стипендия для изучения пантомимы привела ее в Париж в 1963 году. Здесь она встретила Гордона. После года совместной жизни они поженились. Они никогда не были счастливы и у них не было ребенка.

Уже три года они жили в Севре, зажиточном предместье, рядом с самым шикарным и снобистским районом Билль д'Авре.

Среди каштановых деревьев две приземистые квадратные башни смотрели друг на друга, невыразительные, несмотря на ложную роскошь и подстриженный газон. Это называлось Резиденцией Делакруа. Впрочем, на каждом углу здесь, на прибитых к зданиям табличках можно было прочесть имена художников и писателей. Это было просвещенное предместье.

Именно Мэнни Гордон был обязан тем, что живет теперь в просторной и удобной квартире. Еще одним долгом больше. Мэнни купил несколько квартир в этом здании – это была лишь часть его многочисленного и разнообразного размещения капитала, – и будучи всегда щедрым по отношению к Гордону, он заставил его вместе с Дженни покинуть маленькую студию, где они теснились, чтобы разместиться в новой квартире. Он никогда не требовал с него никакой платы за квартиру. Во всяком случае, Гордон и не смог бы заплатить.

Небо было хмурым. Бесспорно, ночью шел дождь. В лужицах на балконе плавали несколько окурков и разорванный конверт от последнего письма его матери. Она регулярно писала ему каждые две недели, но за все двадцать лет она ни на йоту не отошла от общепринятых в выражении привязанности слов и выражений. Исключения составляли лишь редкие известия о свадьбе или кончине людей, лица которых уже стерлись из его памяти.

Однако ее последнее письмо внезапно перенесло его в прошлое. Ему тогда только что исполнился двадцать один год, он вернулся с войны в Корее, и с ним была молодая женщина... Ее звали Мэри.

Над баром висел термометр в виде банджо, который ему прислала мать на последнее Рождество. На нем было написано "Привет из Лоуренса, Канзас", и сейчас он показывал пятнадцать градусов. Это было вновь гнилое лето, которые случались в парижском районе и к которым Гордон в конце концов приноровился, философски покорившись судьбе. По-иному дело обстояло с Дженни. В Южной Калифорнии даже зимой стояла чудесная и теплая погода; она так и не сумела привыкнуть к парижским холодам и все меньше была склонна оставаться в городе в августе.

– Мэнни обязательно пригласит нас в сентябре на свою виллу в Антибах, – строил планы Гордон, чтобы подбодрить ее.

Мэнни, как многие богатые американцы, неизменно доставлял себе снобистскую роскошь оставаться в Париже на август месяц. Освободившись от машин и обитателей, уехавших в оплаченные отпуска, Париж также становился городом отпускников.