Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж

– Я знаю, что вы очень талантливы, мадемуазель.

– Может быть, я должна поблагодарить вас за комплимент, – отвечала она, позволив наконец прорваться гневным ноткам в своем голосе. – Но это уже переходит всякие границы! Девушка пришла в номер к давнему другу. Оба они поставлены в такие условия, что предпочитали сделать это втайне, чтобы избежать ненужных разговоров и не повредить репутации девушки. Разве мы не имеем на это право?.. И только потому, что девушка, к несчастью, хорошо известна в Париже, ее лицо, ее имя принадлежит широкому свету, за ней следят, шпионят, ее унижают; и все это, без сомнения, вследствие какой-то дурацкой ошибки… или ложной злоумышленной информации. Позор, мосье! Я удивлена, как парижская полиция могла снизойти до такой глупости, такой низости!

– Когда мы установим, что это ошибка, парижская полиция в моем лице принесет вам извинения, мадемуазель, – сказал вежливо комиссар. – А до тех пор мне, право, очень жаль, если наш служебный долг причиняет вам неприятности…

И, повернувшись к жандармам, он приказал им обыскать салон-гостиную, особенно те места, где можно было спрятать бумажник или небольшой пакет, в первую очередь на расстоянии десяти метров от места, где мы с ней стояли, когда полиция распахнула дверь.

Максина больше не протестовала. С высоко поднятой головой и таким видом, словно полицейские для нее вовсе не существовали, она подошла к камину и встала там, облокотившись на каминную полку. Скука, отвращение, безразличие были в ее позе, но я догадывался, что на самом деле она сейчас, как никогда, нуждается в моральной поддержке.

Оба жандарма, молчаливо повинуясь офицеру, сновали по салону с непроницаемыми лицами. Они не глядели на Максину, целиком отдавшись порученному делу. Но их начальник то и дело бросал взгляды на ее гордый профиль, которым она презрительно повернулась к нему.

Я знал, почему он так наблюдает за ней. Мне вспомнилась дурашливая ребячья игра, в которой, бывало, участвовал лет двадцать назад на детских вечеринках, – игра «Найди платок»: пока водящий разыскивает запрятанную вещь, другие, знающие это место, «подсказывают» ему мимикой или жестами.

Посередине гостиной стоял большой стол, на нем – пара альбомов с фотографиями и роскошно переплетенный путеводитель по Парижу, а также мои шляпа и перчатки, которые я, входя, положил туда. Жандармы взяли эти вещи, осмотрели их и отложили в сторону, перелистали альбомы, заглянули под стол, посмотрели на диване за бархатными подушками, узорчато расшитыми в восточном вкусе, открыли дверцы застекленного шкафа с безделушками, выдвинули все ящики, кинули взгляд на маленький журнальный столик, приподняли углы ковров на паркетном полу и, наконец, извинившись за беспорядок, вытащили из камина все поленья, приготовленные там для разжигания, после чего тщательно исследовали вазы, стоявшие на каминной полке. Они также встряхнули розовые шелковые с бахромой оконные портьеры и поискали за картинами на стенах.

Когда все это не дало никакого результата, они в недоумении пололи плечами.

Во время обыска, который производился в полном молчании, у меня возникло странное ощущение, вызванное моим острым сочувствием к переживаниям Максины де Рензи. Мне показалось, что мое сердце сделалось как бы маятником, который слабо вибрировал на одном месте, словно не был уверен – ходить ему или остановиться.

Один раз, когда жандармы заглянули под диван и за бархатные диванные подушки, серая тень вокруг глаз Максины сделала ее прекрасное лицо похожим на маску покойника. Яркий электрический свет, который теперь горел неослабно, не щадил ее, безжалостно разоблачая внутреннее напряжение.

Она все еще презрительно улыбалась все той же улыбкой, но лоб ее заискрился блестящими капельками пота. Я заметил эти искорки и боялся, что они не ускользнут и от внимания врага…

Да, так оно и было. Проницательный француз не стал давать своим подчиненным дальнейших инструкций. Подойдя к дивану, он остановился, пристально глядя на него, затем, ухватившись одной рукой за спинку дивана, обернулся и уставился в лицо измученной женщины.

С недрогнувшим мужеством она сделала вид, что не смотрит на него. Но она сразу как будто перестала дышать. Ее грудь уже не вздымалась и не опускалась. Единственно заметным движением было бурное биение сердца. Я подумал, что сейчас, если он найдет спрятанную ею вещь, это сердце разорвется.

Целую секунду я безумно взвешивал свои шансы на победу, если попытаюсь одолеть этих трех мужчин, оглушить их и дать Максине возможность убежать с футляром. Но я знал, что эта попытка безнадежна; даже если она удастся, шум подымет на ноги весь отель. Другие полицейские поспешат на помощь своим товарищам, и дело примет для нас еще худший оборот.