Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж

Однако я тут же почувствовал, как при виде радужного бриллиантового каскада ее ослабевшее тело стало выпрямляться. Почувствовал, как вновь забилось ее сердце, как она, воспрянув духом, оживает и собирает силы для дальнейшей борьбы… если это потребуется.

Комиссар полиции вывернул кожаный футляр наизнанку. Он был пуст. Внутри его находилось лишь ожерелье и ничего больше – никакой карточки, никакой записки.

– Где же документ? – упавшим голосом спросил офицер не то себя, не то Максину.

– Какой документ? – возразила она, достаточно умная, чтобы не выдать свое облегчение интонацией или выражением лица.

Слыша ее безрадостный тон, видя ее пристыженное лицо, ее голову, бессильно лежавшую на моем плече, – кто бы мог подумать, что в душе она благодарит Бога за происшедшее чудо? Даже я не поверил бы этому, если б не ощущал, как жизнь постепенно возвращается к ней.

– Содержимое футляра – это не то, что я искал, – неохотно сознался полицейский комиссар.

– Я не знаю, что вы искали, но вы причинили мне ужасное страдание, – сказала Максина. – Вы были чересчур жестоки к женщине, которая ничем не заслужила такого унижения. Все наслаждение, вся радость, которую я могла бы получить от моих бриллиантов, исчезли. Теперь я уже не смогу спокойно носить их: мне будет казаться, что люди, глядя на меня, станут говорить: «Каждая женщина имеет свою цену. Вот цена Максины де Рензи!»

– Вы не должны так думать, мадемуазель! – запротестовал комиссар. – Полиция умеет хранить деликатные тайны. Никто, кроме шефа, который примет наш рапорт, не узнает о том, что мы увидели и услышали в этой комнате.

– Что же дальше? – спросила Максина. – Будете ли вы продолжать обыск, поскольку рассчитывали найти нечто другое, или же…

– Нет, нет. У вас не было времени спрятать более чем одну вещь, мадемуазель, – сказал полицейский с невеселой улыбкой. – Кроме того, именно за этот футляр вы цеплялись; вы не хотели, чтобы мы нашли именно его. Вы – великая артистка, но вы не смогли сдержать капли пота, выступившие у вас на лбу, или биение сердца, когда я прикоснулся к дивану. Я все время следил за вами. Увы! – это были ошибка с нашей стороны, и я должен извиниться перед вами.

– Я обвиняю не вас, а тех, кто послал вас, – сказала Максина, когда я подвел ее к креслу, в которое она вяло опустилась. – Я благодарна вам уже за то, что вы не считаете эти бриллианты какой-нибудь контрабандой. Дело могло окончиться именно так.

– Вовсе нет, мадемуазель. Желаю вам носить их с радостью. Это вы украшаете алмазы, а не они вас. Еще раз приношу извинения за себя и за моих коллег. Мы только исполняли наш долг.

– У меня есть враг, который, очевидно, и подстроил этот заговор против меня, – воскликнула Максина, словно осененная внезапной догадкой. – Сказано: «Даже у ада нет столько ярости, как у мужчины, оскорбленного и осмеянного женщиной». Он знал, что сегодня вечером я должна буду напрячь все свои душевные силы, – сегодня в моем театре премьера, и я играю главную роль. Он надеялся, что его затея сломит меня. Но я не буду сломленной. Если вы, мосье, хотите загладить вашу вину передо мной, приходите в театр и поддержите меня вашими аплодисментами.

Все трое поклонились. Комиссар полиции, недавно такой непреклонный, бормотал галантные комплименты. Это было очень по-французски, но, после того как они ушли, у меня осталось ощущение, что все это происходило в кошмарном сне.

Они ушли, прикрыв за собой дверь.

Я посмотрел на Максину, но она молчала. Положив палец на губы, она встала, все еще трепеща, и, подойдя на цыпочках к двери, внезапно открыла ее и выглянула в коридор. Там никого не было.

– Может быть, они зашли в вашу спальню, чтобы подслушать у двери, – прошептала она.

Я понял намек и, быстро пройдя в соседнюю комнату, повернул выключатель. Пусто. Но я оставил дверь открытой, а свет включенным: они действительно могли переменить намерение и оказаться более хитрыми, чем хотели выглядеть.

Максина рухнула на диван и, подняв обеими руками ожерелье с подушки, на которую оно упало, прижала сверкающие камни к губам и щекам.

– Славу Богу, слава Богу… и слава вам, Ивор, лучший из друзей! – сказала она разбитым голосом так тихо, что ни одно ухо, прижатое к замочной скважине, не могло бы подслушать ее слова. Затем, бросив бриллианты на колени, отчего в салоне стало как будто светлей, она откинула голову назад, рассмеялась и заплакала одновременно.