Лен Дейтон - Берлинские похороны

В моей комнате зазвонил телефон. Голос Валкана был размерен и спокоен.

— Ресторан «Варшаву» знаешь?

— На Сталин-аллее, — сказал я; это было хорошо известное заведение, куда часто заглядывали торговцы информацией.

— Теперь она называется Карл-Маркс-аллее, — сардонически заметил Валкан. — Поставь машину на стоянку напротив так, чтобы она смотрела на запад. Я буду там в девять двадцать. Идет?

— Идет, — сказал я.

От отеля «Хилтон» я проехал вдоль канала до станции метро «Халлешестор», а затем повернул на север к Фридрихштрассе. До контрольно-пропускного пункта отсюда всего несколько кварталов. Американскому солдату я предъявил паспорт, а западногерманскому полицейскому — страховое свидетельство, потом на малой скорости переехал через трамвайные пути Циммерштрассе, за которыми начинался мир, где слово «коммунист» не является ругательством.

Вечер был теплый. В освещенной неоновым светом комнате контрольно-пропускного пункта сидело не менее двадцати человек, на столах были аккуратно разложены стопки брошюр и буклетов с названиями типа «Наука ГДР на службе мира», «Искусство для народа» и «Историческая роль ГДР и будущее Германии».

— Герр Дорф. — Очень молодой полицейский листал мой паспорт. — Сколько денег у вас с собой?

Я выложил на стол несколько западногерманских марок и английских фунтов. Он пересчитал их и поставил штамп на мои бумаги.

— Есть у вас фотоаппарат или транзистор?

Юноша в кожаной куртке с надписью «Родезия», стоявший в другом конце коридора, крикнул:

— Сколько мне еще ждать?

Я слышал, как полицейский ответил ему:

— Придется подождать своей очереди, сэр. Мы вас сюда не приглашали.

— Только радио в машине, — сказал я.

Кивнув, полицейский пояснил:

— Мы не позволяем провозить только восточногерманскую валюту. — Он вернул мне паспорт, улыбнулся и отдал честь. Я пересек длинную комнату. Родезиец, приговаривая: «Я знаю свои права», стучал по барьеру, остальные молча смотрели прямо перед собой.

Я сел в машину. Обогнул несколько бетонных глыб, восточно-немецкий полицейский бросил взгляд на мой паспорт, и солдат поднял красно-белый шлагбаум. Я въехал в Восточный Берлин. У станции метро «Фридрихштрассе» толпилось много народа. Люди возвращались с работы, ехали на работу, просто болтались без дела. Я свернул на Унтер-ден-Линден — липы стали одними из первых жертв нацистов: от старого здания канцелярии Бисмарка остались только живописные руины, напротив которых стояло мемориальное здание, где двое караульных в зеленой форме и белых перчатках маршировали гусиным шагом, словно ожидая возвращения Бисмарка. Я объехал вокруг белой пустыни Маркс-Энгельсплац и около большого, облицованного бетонными плитами универмага на Александерплац свернул на улицу, которая вела к Карл-Маркс-аллее. Узнав по описанию стоянку машин, я припарковался. Карл-Маркс-аллее ничуть не изменилась с того времени, когда она называлась Сталин-аллее. Мили жилых домов и государственных предприятий, размещенных в семиэтажных домах русского типа, тротуары десятиметровой ширины, зеленые лужайки и велосипедные дорожки.

В летнем кафе через дорогу мигали под деревьями огоньки, несколько пар танцевали вокруг полосатых зонтиков, небольшая компания везла домой ребенка в коляске, обвешанной погремушками. Неоновые буквы складывались в «Warschau»; под вывеской я заметил Валкана, который поднялся на ноги. Он терпеливо ждал, пока зажжется зеленый для пешеходов. Осторожный человек этот Джонни, не время платить штраф полицейскому. Он сел в «вартбург» и поехал по Карл-Маркс-аллее в восточном направлении. Я последовал за ним, оставляя между нами одну-две машины. Джонни остановился у массивного гранитного здания в районе Кепеник. Я проехал мимо его машины и нашел себе место под уличным фонарем за углом. Дом был некрасивый, но от него веяло комфортом и довольством, которые средний класс привносит в быт вместе с обеденным гонгом и сигарным дымом. Во дворе был большой сад, здесь, недалеко от леса и вод Мюггельзее, дышалось легко.

На двери висела всего одна табличка. Готическая надпись на аккуратном черном пластмассовом четырехугольнике гласила: «Профессор Эберхард Лебовиц». Джонни позвонил, служанка впустила нас в прихожую.

— Можем мы видеть герра Стока? — спросил Джонни.

Он дал ей свою визитную карточку, и она уплыла внутрь.

В слабо освещенной прихожей стояла большая инкрустированная слоновой костью вешалка с двумя платяными щетками и островерхой советской офицерской шапкой. Потолок был украшен сложным орнаментом из резных листьев, обои на стенах тоже имели цветочный рисунок.