Олег Шмелёв - Возвращение резидента

Линда Николаевна не нуждалась в уточнениях, почему это плохо и кто пострадает в первую очередь. Она думала не о себе, она беспокоилась о нем.

— А вдруг меня все-таки привезут сюда? Куда мне их вести? Домой?

— В доме — как в ловушке, — сказал он. — Лучше на автостанцию.

— Как я дам знать, что это чужой?

Он подумал немного, потом спросил:

— Вы возьмете с собой какую-нибудь сумочку?

— Обязательно.

— Если вас все-таки привезут сюда, давайте условимся так: держите сумочку в правой руке. Если все нормально — в левой, а нет — в правой.

— Хорошо.

— Ждать я буду до половины пятого.

— Это непредусмотрительно, — возразила Линда Николаевна. — Электричка может и опоздать.

Брокман и раньше имел возможность убедиться в преданности и исполнительности Линды Николаевны. Сейчас она ему показывала, что умеет быть хладнокровной и расчетливой.

— Верно, — согласился он. — Давайте установим крайний срок — пять часов.

Потом Линда Николаевна приготовила завтрак, они поели, она помыла посуду — все как в обычный день. И до самого ее ухода они больше ни словом не обмолвились о предстоящем. Необычным было лишь его напутствие.

— С богом, — сказал Брокман, пожав ей руку.

— Лучше с сумочкой в левой руке, — сказала она и открыла дверь.

Семенов пришел на сквер Пушкинской площади без десяти час.

Он был в светлом костюме из тонкой летней ткани, в синей рубахе без галстука. Через руку переброшен коричневый плащ Воробьева-Блиндера, в карманах которого, в каждом по два, лежали тюбики с зубной пастой.

Он волновался. Он знал, что издали за ним наблюдают двое верных товарищей, которые скорее погибнут сами, чем дадут погибнуть ему, но от этого волновался еще больше. Во-первых, никакая опасность здесь, в центре Москвы, в ясный летний день ему не угрожала. Во-вторых, он и сам может за себя постоять. И таким образом получалось, что невидимое присутствие товарищей его только смущало — он чувствовал себя неловко, словно новичок-любитель на сцене. Если бы своих не было, он бы не испытывал стеснения. Все иные, случайные свидетели того, что должно было здесь разыграться, не в счет, так как они не имели о происходящем никакого понятия.

Семенов прохаживался на площадке за памятником Пушкину. В такую жару на самом солнцепеке это мог делать лишь человек, пришедший на свидание. Но, странная вещь, с ним вместе тут прохаживалось множество людей, мужчин и женщин. И вообще весь сквер, почти лишенный тени, был многолюден в этот час, на скамейках не видно свободных мест.

Линду Николаевну он знал по кадрам, снятым скрытой кинокамерой, и мог бы заметить ее издали, но Семенов умышленно не смотрел по сторонам, чтобы нечаянно себя не выдать неосторожным взглядом. Поэтому ее появление действительно было для него в какой-то мере неожиданным. Однако он отметил, что подошла она не ровно в час, а в пять минут второго. Он не знал, что перед тем она его внимательно разглядывала.

Подойдя, Линда Николаевна сказала:

— Извините, вы товарищ Воробьев?

Он сказал:

— Да.

Она сделала паузу и спросила:

— Давно меня ждете?

Он смущенно пожал плечами.

— Да как вам сказать?.. Минут десять-пятнадцать.

Линда Николаевна, до этого глядевшая ему в глаза, посмотрела как-то вбок.

— Извините, я, кажется, ошиблась.

И пошла своей величественной походкой в сторону Моссовета.

Она не произнесла слов, предназначенных настоящему Воробьеву: «Поедемте ко мне домой». Как сказал бы Павел Синицын, тут и ежу было понятно, что Линда Николаевна без труда расшифровала подмену. Каким образом она это сделала, гадать было не время. На такой случай у Семенова имелся план действий, предоставлявший ему довольно широкую инициативу. Семенов пригладил волосы рукой — это был знак тем, кто наблюдал за встречей: «Я раскрыт».

Линду Николаевну он догнал у Елисеевского магазина. Увидев его рядом с собой, она замедлила шаг, как будто ожидая, что он ее обгонит и уйдет вперед, но Семенов сказал:

— Нам надо поторопиться, Линда Николаевна… Может, вернемся на площадь, попробуем взять такси?

Линда Николаевна, ничего не отвечая, остановилась, повернулась и так же величественно зашагала в обратную сторону.

Семенов, обретший было свою обычную уверенность, опять почувствовал некоторое стеснение, но уже иного рода. Спокойствие и высокомерие этой пожилой женщины были так подчеркнуты, что он начинал испытывать раздражение. Будь она помоложе, он бы сумел быстро сбить с нее спесь, но из почтения к возрасту приходилось соблюдать ритуал, выглядевший в сложившейся ситуации насилием над здравым смыслом.