Чингиз Абдуллаев - Атрибут власти

— Это несопоставимые фигуры? — президент и журналист, пусть даже очень известный и талантливый, — возразил Богемский.

— Речь идет о жизни людей, — угрюмо поправил его Машков, — и я отвечаю за обоих. Давайте на этом прекратим нашу дискуссию. Для нас важно не допустить террористического акта и спасти жизнь похищенного журналиста. Для этого мы здесь и собрались.

— Мне не совсем понятно, что именно собираются делать террористы, — подала голос Чаговец. — Насколько я поняла, у нашего эксперта вызывает подозрение рекламная кампания, заказанная Холмскому через Курыловича неким Дзевоньским. Но никто не объяснил нам, как эти газетные статьи могут быть связаны с террористическим актом?

— Мы пока этого не знаем, — ответил Дронго, чувствуя на себе взгляды всех остальных, — но я убежден, что Дзевоньский проводит свою акцию не просто так. Им движет не альтруистическое желание спасти журналиста или рассказать всем о его прежних успехах. В целенаправленной кампании я вижу конкретную опасность для главы государства. Ведь служба охраны обычно не реагирует на такие статьи. Она тоже не находит в них прямой опасности.

— А если мы ошибаемся? — не успокаивалась Чаговец. — Что, если линия Дзевоньский—Курылович—Холмский никак не связана с похищением журналиста и встречами нашего представителя в Таллине? Если это параллельные линии, которые никогда не пересекутся в будущем? Кто ответит за нашу ошибку? Вы?

Дронго хотел что-то сказать, но его опередил Машков:

— За возможные ошибки отвечаю лично я? — как руководитель межведомственной комиссии…

— И мы все, — добавил Полухин, — как ответственные люди.

Чаговец обменялась взглядами с Богемским. Оба явно были недовольны, но предпочли больше не спорить.

Совещание закончилось. Дронго подошел к Нащекиной.

— Иногда я радуюсь, что не нахожусь на государственной службе, — тихо признался он. — Иметь такого начальника, как Богемский, просто невыносимо.

Женщина улыбнулась:

— Он вас тоже не очень любит.

— Чувствую, — согласился Дронго и, помолчав, сменил тему: — Я вот все время думаю, что мы будем делать, когда все закончится?

Нащекина чуть покраснела и попросила:

— Не нужно.

Это была обычная слабость, свойственная любой женщине.

Очевидно, она вспомнила о своем поцелуе, хотя тогда лишь прикоснулась к нему губами. Но он не забыл этого ощущения карамельной свежести.

— У меня есть шанс пригласить вас куда-нибудь на ужин, после того как нашу комиссию распустят? — поинтересовался Дронго.

— Не знаю. Мне кажется, нет, — отозвалась Нащекина. — Я иногда делаю глупости, о которых потом жалею. По-моему, уже все знают о моей к вам симпатии. Этого достаточно. Не будем переходить эту грань.

— Я думаю, они замечают взаимную симпатию, — улыбнулся Дронго.

— Тем более… — Она осторожно вздохнула. — Иногда мне тоже не хочется оставаться на государственной службе. Но у каждого свои обязанности. Вы ведь вот вернулись обратно в Москву, хотя вас никто не звал? А могли бы спокойно остаться в Риме.

— Я не мог там остаться. Мне показалось важным…

— Вот видите! У каждого из нас есть чувство долга. И разум, который должен управлять нашими эмоциями. Вы мне нравитесь. Очень нравитесь. Но этого недостаточно, чтобы я забыла обо всем. К тому же мое руководство явно не одобрит нашей возможной встречи. Или совместного ужина. Как вы считаете?

Дронго не ответил, только пожал плечами. Уговаривать в таких случаях женщину он считал недопустимым, убеждать в своей правоте — глупостью. Лучше промолчать. Хотя по большому счету молчать в такой ситуации — тоже глупость. Но он ничего не мог с собой поделать. Такое отношение к женщинам было уже частью его натуры. В конце концов, нельзя изменить самого себя. Это сложнее всего.

Теперь они завтракали втроем. И Гейтлера постепенно это начало раздражать. Эрика Франкарт имела мощные челюсти и обычно тщательно прожевывала пищу, перед тем как проглотить. Кроме этого, она любила булочки с маслом и сладкий кофе. Гейтлер с отвращением наблюдал, как она мажет белый хлеб маслом — толстым, способным одним своим видом вызвать тошноту слоем. На Дзевоньского эта особа, кажется, никак не действовала. Он ее словно не замечал. А Гейтлер постоянно вспоминал утонченные пальцы Риты и старался не смотреть на узловатые пальцы бывшей надсмотрщицы и инспектора полиции.

И все-таки нужно отдать ей должное — она была пунктуальна и четко выполняла все задания Дзевоньского. К Гейтлеру Эрика относилась с некоторым пиететом, понимая, что перед ней бывший руководитель высокого ранга, который мог быть министром внутренних дел или главой полиции крупного города. Но Дзевоньского она по-своему даже любила, относилась к нему тепло и иногда лишний раз предлагала приготовить ему кофе.