Чингиз Абдуллаев: Зло в имени твоем

— Так, — неприятным голосом произнес Юэ, — что будем делать?

Марина села на стул. Кажется, ей было уже все равно. Она даже не смотрела на Дорваля.

Тот взглянул на часы.

— Мы можем опоздать.

— А что делать с ней?

— Она будет ждать нас здесь, — твердо сказал Дорваль.

— Она будет ждать у окна, — окончательно вышел из себя его напарник, — сидеть и ждать, как влюбленная принцесса своего принца.

Дорваль достал из кармана наручники. Взглянул в глаза Марины. Она посмотрела на него. Может, в душе каждой женщины есть немного от мазохистки, когда причиняемая мужчиной боль доставляет ей удовольствие. Об этом Марина никогда не думала, и сейчас это впервые пришло ей в голову. Дорваль, подойдя к ней, надел наручники на правую руку. Другой конец он защелкнул на батарее.

— Когда мы вернемся, я тебя отпущу, — пообещал он, не глядя ей в глаза.

И первым вышел из номера. За ним поспешил его напарник.

Она осталась одна. Попыталась дотянуться до телефона, но ничего не получалось. Отсюда просто невозможно было это сделать. Да и не нужно. Она ведь не могла звонить в полицию Чили. Марина замерла в ожидании.

Потом попыталась дотянуться до стола. Может, там есть какой-нибудь предмет, которым можно открыть наручники. Нет, рукой дотянуться невозможно. Может, попробовать ногой. Тоже не получается. Она вытянула ногу. Достала до ножки стола. Задела, наконец, столик, и он упал на пол. Господи, должно получиться. Она закусила губу, вытягивая руку. Браслет наручников больно врезался в кисть руки.

И в тот момент она услышала, как открывается дверь. Она замерла. Объяснение с чилийской полицией не входило в ее планы. Или это Франсуа Юэ все-таки сумел позвонить раньше Дорваля? Дверь медленно открылась, и она увидела туфли входящего.

Это был Ронкаль. Кажется, никогда она ему так не радовалась. Он, ни слова не говоря, подошел к ней, достал какие-то ключи, и через мгновение она была свободна. Она вскочила на ноги.

— Вы должны уезжать, — напомнил он, — ваш самолет через четыре часа. И спрячьте свои волосы, чтобы на вас не обратили внимания.

— Я помню.

Она поднялась на ноги, растирая затекшие руки. И тогда он спросил:

— Вы не знаете, куда они поехали?

— Уже поздно, — прошептала она.

— Нет, — сказал он, чудовищно усмехаясь, — не поздно. Я заминировал их автомобиль.

Она молчала. А он терпеливо ждал. Нужно было сказать либо «знаю», либо «не знаю». И она молчала.

— Господи, — прошептала Марина, — почему у меня такой страшный выбор?

Она вспомнила глаза Дорваля перед уходом. Или он чувствовал, что за ней придет Ронкаль? Она должна была сказать несколько слов — и не могла их сказать. Она обязана была рассказать — и не хотела этого делать. Она понимала, что потеряла Дорваля навсегда, но теперь ей предстояло самой убить его, самой отдать приказ о его смерти. И она медлила. Она чувствовала, как в ней нарастает то внутреннее сопротивление, которое было сломано при нем и которое теперь восстанавливалось по кирпичику. Неужели она решится на это? Неужели она собственноручно отдаст приказ о смерти единственного мужчины, который ей так нравился? Впрочем, она его все равно потеряла. И теперь он будет ласкать и обнимать других. И теперь он будет любить других. И теперь она больше никогда его не увидит.

Он смотрел на нее и ждал.

И вдруг она вспомнила слова Маркова: «Зло в самом имени твоем, женщина», — и, тряхнув своими длинными волосами, сказала:

— Они поехали за Маратом.

— Спасибо. — Кажется, он хотел уходить.

— Подождите, — схватила она его за руку, словно беспокоясь, что на этот раз он действительно уйдет, не дослушав ее до конца.

— Обещайте мне, — попросила она, — обещайте его не трогать.

Ронкаль холодно смотрел на нее. И, высвободив руку, вышел из номера.

И тогда она закричала. Она вдруг поняла, что наделала, и выбежала в коридор. Но там уже никого не было. И тогда она завыла, словно волчица, понимая вдруг, что только что отдала приказ о казни любимого человека, единственного настоящего мужчины на Земле. И, упав в коридоре на пол, она кусала ковролин, заранее проклиная Ронкаля. Словно он был олицетворением той чудовищной машины, пойти против которой она не смогла.

— Будь проклят, — говорила она сквозь слезы, — будь ты проклят. Будьте вы все прокляты.

Испуганная горничная нашла ее лежащей на полу. А еще через четыре часа Марина Чернышева, или Мария Частер, улетала из аэропорта Сантьяго. Никто даже не посмотрел в сторону этой похудевшей женщины с коротко остриженными темными волосами.