Чингиз Абдуллаев - Символы распада

— Из-за этого вы его и убили.

— Да, да, из-за этого! И из-за этого тоже. Я же говорю, что он был пустое место. Как он меня раздражал своим постоянным нытьем, своей нерешительностью. Хотите, я вам скажу правду, когда я окончательно поняла, что уйду от него?

Дронго молча смотрел на нее. Она тряхнула волосами.

— В постели он вел себя как неопытный мальчик, — с вызовом, с каким-то надрывом сказала она. — Все мои попытки как-то его раззадорить ни к чему не приводили. Одна моя московская знакомая посоветовала мне… в общем, сделать то, что мужчины любят больше всего. Вы бы видели, что с ним случилось. Он испугался, начал бормотать что-то о чистоте отношений, о семейных узах. В общем, я тогда плюнула на него. А потом он изменил мне.

— Как это изменил? — не поверил Дронго.

— А вот так, — сверкнула она глазами. Было видно, что ей нелегко. — С женой этого стервеца Волнова мне и изменил. Думал, я ничего не узнаю. Весь поселок над нами смеялся. У нее только кожа и кости. Вы бы ее рожу видели. А он с ней в лес ходил. Их там и застукали. Вот тогда я назло ему и пошла к Волнову. И потом уговорила его выстрелить в машину. Он ведь не хотел стрелять. Вот тогда я ему про его жену и рассказала.

Дронго сидел потрясенный. Он вдруг понял, что ситуация с хищением в Научном центре была еще и драмой сразу нескольких семей. Драмой, о которой никто и ничего не знал.

— Мы этого не знали, — сказал он.

— А вам и не нужно было знать. — Она отвернулась к стене. Было непонятно: то ли она плачет, то ли смеется.

— Маша, — позвал Дронго, — согласитесь, что так нельзя.

— Ну да, — сказала она, не поворачивая головы, — вам легко говорить. А мне, думаете, было легко? И с этим Волновым. И с Хорьковым, черт бы его побрал! Вечно эта жирная кожа. И изо рта несет, как из помойной ямы. Я должна была все время слушать его дурацкие рассказы.

— Ему Ревелли предложил украсть заряды?

— Он. И итальянец еще, этот переводчик. Они рассказывали, что есть богатые арабы, которые готовы платить десятки и сотни миллионов долларов. Хорьков хвастался, что будет самым богатым человеком в мире.

— Они ничего не говорили про этих арабов?

— Ничего. Ревелли все время торопил, просил, чтобы в августе у него уже были заряды. Рассказывал Хорькову про этих арабов. Они все чокнутые на своей ненависти к американцам и европейцам, особенно к французам. Ревелли и Хорьков все время над этим смеялись.

— Еще что-нибудь помните?

— Нет. Больше ничего. Они договаривались увидеться в Америке, в сентябре этого года. Ревелли еще смеялся и говорил, что с Америкой наверняка ничего не случится.

— Как же вы могли жить с таким типом?

— А что мне нужно было делать? Остаться с подлецом Никитой, который мне изменил? Или с подлецом Волновым? Кому я была нужна? Кому? Вот и вы на меня все время волком глядите. И стервой все время называете.

У нее снова дернулись плечи.

— Ты меня извини, — попросил Дронго — Я, кажется, был не прав.

— Ладно, — отмахнулся она, — что это вы опять ко мне на «ты» стали обращаться. Вас и не поймешь, когда «ты», а когда «вы».

— Видимо, когда я нервничаю, называю на «вы», а когда спокоен, на «ты». Или наоборот, я даже не замечал. Ты меня все равно извини.

— Меня посадят?

— Думаю, да.

— Надолго?

— Не знаю. Но, учитывая, что ты нам помогала, наверно, не очень. Но сидеть придется. Может быть, и много.

— Много, это сколько? Год, два?

— Нет. Лет десять или двенадцать.

— Так много?

— Да. Не меньше.

— Значит, я из тюрьмы старухой выйду? — спросила она с каким-то внутренним надрывом. Он молчал.

— Значит, все, — сказала она, — значит, Париж — это последнее, что я увидела в своей жизни. Был, говорят, роман «Увидеть Париж и умереть».

— Так, кажется, говорили про Лондон.

— Какая разница. У меня Париж.

— Париж, — повторил он. — Может, мы все видим его в последний раз.

— Поцелуйте меня, — вдруг попросила она.

— Что? — изумился он. Она встала.

— Я ведь всегда мечтала о таком мужчине. Думала, что мой мужчина будет умным, сильным, благородным. Самое главное — умным. Мне казалось, что у меня все будет в порядке. Вам очень противно меня поцеловать?

Он шагнул к ней. Наклонился, осторожно поцеловал ее. Она закрыла глаза.

— Никита был моим первым мужчиной, — сказала она с закрытыми глазами, — он целую неделю не мог ничего сделать. Это было так больно.

Дронго нахмурился. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошла капитан Шалимова. Она увидела их и замерла.