Грэм Грин - Третий

— Держитесь позади меня, сэр, этот гад может выстрелить.

— Тогда почему, черт возьми, вы должны быть впереди?

— Это моя работа, сэр.

Они шли по колено в воде, полицейский направлял луч фонарика на взбаламученный след у края потока.

— Самое нелепое, — сказал он, — что этому гаду все равно никуда не деться. Все выходы охраняются, путь в русскую зону перекрыт. Нашим ребятам остается только прочесать боковые ходы от люков.

Полицейский достал свисток и свистнул, очень издалека стали доноситься ответные трели.

— Все уже внизу, — сказал он. — Я говорю об отряде полиции специального назначения. Ребята знают это место так же, как я Тотенхем-корт-роуд. Жаль, меня сейчас не видит моя старуха. — Он приподнял фонарик повыше, чтобы посмотреть вперед, и в этот миг раздался выстрел. Фонарик выпал и шлепнулся в воду.

— Черт бы побрал этого гада, — пробормотал полицейский.

— Вы ранены?

— Слегка царапнуло кисть, пустяки. Вот запасной фонарик, сэр, подержите, пока я перевяжу руку. Не светите. Он в одном из боковых ходов.

Звук выстрела еще долго перекатывался эхом; когда последний отзвук стих, впереди раздался свисток, и спутник Мартинса свистнул в ответ.

— Странное дело, — сказал Мартинс, — я даже не знаю вашей фамилии.

— Бейтс, сэр. — Он негромко засмеялся в темноте. — Это не мой постоянный участок. Вы знаете пивную «Подкова», сэр?

— Да.

— И «Герцог Графтон»?

— Знаю.

— Что ж, кого там только не бывает.

— Давайте я пойду вперед, — предложил Мартинс. — Вряд ли он станет стрелять в меня. Я хочу поговорить с ним.

— Мне приказано всемерно оберегать вас, сэр.

— Ничего.

Мартинс обошел Бейтса, погрузившись при этом на фут глубже. Выйдя вперед, он крикнул: «Гарри», — вдоль потока понеслось эхо «Гарри, Гарри, Гарри» и вызвало в темноте целый хор свистков.

— Гарри! — крикнул он снова. — Выходи. Это бесполезно.

Неожиданно близкий голос заставил их прижаться к стене.

— Это ты, старина? Говори, что нужно делать.

— Выходи. И подними руки над головой.

— У меня нет фонарика, старина. Я ничего не вижу.

— Осторожнее, сэр, — предупредил Бейтс.

— Прижмитесь к стене. В меня он стрелять не станет, — сказал Мартинс. И крикнул: — Гарри, сейчас я включу фонарик. Играй по-честному и выходи. Все равно тебе не скрыться.

Он зажег фонарик, и футах в двадцати, на грани воды и света, появился Лайм.

— Подними руки, Гарри.

Гарри вскинул руку и выстрелил. Пуля срикошетила от стены возле головы Мартинса, и он услышал, как вскрикнул Бейтс. В этот миг луч прожектора с пятидесяти ярдов осветил весь канал и выхватил из темноты Лайма, Мартинса, широко открытые глаза Бейтса, лежащего по грудь в воде. Под мышку ему занесло пустую сигаретную пачку. Тут подоспел мой отряд.

Мартинс в смятении стоял над Бейтсом. Лайм находился между нами. Стрелять из опасения попасть в Мартинса мы не могли, а Лайма слепил свет прожектора. Мы медленно продвигались вперед, на всякий случай держа пистолеты наготове, Лайм метался туда-сюда, как ослепленный фарами заяц, потом внезапно бросился в центральный поток, глубокий и быстрый. Когда мы повернули вслед ему прожектор, он был под водой, и течение быстро несло его мимо тела Бейтса, за пределы луча, в темноту. Что заставляет человека в безвыходном положении цепляться за несколько минут жизни? Достоинство это или недостаток? Трудно сказать.

Мартинс стоял у кромки луча, глядя вниз по течению, теперь в руке у него был пистолет, и лишь он один мог стрелять без опаски. Я разглядел что-то движущееся и крикнул ему: «Вон он. Вот он. Стреляйте». Мартинс поднял пистолет и выстрелил, как много лет назад стрелял по этой команде на Бриквортской пустоши, и, как тогда, выстрел оказался неточным. Раздался похожий на звук рвущегося ситца крик боли, в нем звучали упрек и мольба. «Молодчина», — крикнул я и остановился около Бейтса. Он был мертв. Когда на него навели прожектор, глаза остались безучастно открытыми, кто-то нагнулся, взял прилипшую сигаретную пачку, бросил в поток, и она понеслась по течению — это оказался обрывок желтой «Голд флейк»: да, Бейтс был далек от Тотенхем-корт-роуд.

Когда я поднял взгляд, Мартинс уже скрылся в темноте. Я окликнул его, но мой голос утонул в гулком эхе, в шуме и реве подземной реки. Потом раздался третий выстрел. Мартинс впоследствии рассказывал:

— Я пошел вниз по течению искать Гарри, но, должно быть, проглядел в темноте. А зажигать фонарик боялся: Гарри мог выстрелить снова. Очевидно, пуля настигла его у бокового хода. И он пополз к железной лестнице. Там, наверху, в тридцати футах, был люк, но у Гарри не хватило бы сил его приподнять, и даже если бы удалось, наверху стояли полицейские. Должно быть, он все это знал, но от боли лишился рассудка, и наверное, как животное инстинктивно ползет умирать в темноту, так человек стремится к свету. Его тянет умереть в привычном мире, а темнота — мир для нас чуждый. Гарри стал карабкаться по ступеням, но тут боль усилилась и не дала двигаться дальше. Что заставило его насвистывать ту нелепую мелодию, которую, как я верил по глупости, написал якобы он сам? Старался ли привлечь внимание, хотел ли, чтобы рядом был друг, хотя этот друг и устроил ему ловушку, или свистел в бреду безо всякой цели? Словом, я услышал его свист, пошел обратно вдоль стены, нащупал, где она кончается, и поднялся по темному ходу туда, где лежал он. «Гарри», — окликнул я, и свист оборвался прямо у меня над головой. Я все еще боялся, что он может выстрелить. Нащупав железный поручень, я стал подниматься. И уже на третьей ступеньке наступил ему на руку, он лежал там. Я осветил его фонариком, пистолета не было, очевидно, выронил при ранении. Сперва мне показалось, что он мертв, но тут у него вырвался жалобный стон. Я позвал: «Гарри», и он с большим усилием поднял на меня взгляд. Ему хотелось что-то сказать, я нагнулся и прислушался. «Проклятый болван», — произнес он, и все: не знаю, имел ли он в виду себя, совершая акт покаяния, пусть и слишком легкого (он был католиком), или меня — неспособного подстрелить зайца, с моей тысячей фунтов в год, облагаемой налогом, и моими вымышленными скотокрадами. А потом застонал снова. Я больше не мог видеть, как он мучается, и прикончил его.