Николай Атаров - Смерть под псевдонимом

— Цел. Только что контужен. Слуха лишился.

— А уха не лишился? — с некоторой подковыркой спросил минер.

— Уши целые, — улыбнулся Иожеф.

— Эва что… — сказал сержант и разжал кулак.

На его ладони лежало измазанное землей и кровью человеческое ухо.

— Ухо-то вот, — произнес Демьян Лукич. — А ты говоришь, уши целые. Что же, у него три уха, было?

— …Третье ухо нашли?… — с интересом переспросил по телефону полковник Ватагин, вызванный на фронтовой узел связи. (Разыскав штаб танковой бригады, младший лейтенант Шустов сумел через пять промежуточных узлов связи вызвать Ватагина, чтобы информировать его о находке минера и получить указания.)

— Что ж, враг слушает, ему нужны уши, — помедлив, позволил себе шутку полковник Ватагин и уже другим тоном отдал приказ: — Захватите вражеского резидента, подменившего убитого Этвёша Дюлу!.. Действуйте, дальше разберемся, товарищ Шустов. Кто там у вас в Сегеде народная власть? Пекарь Иожеф? Ну, вот и хорошо, с ним и действуйте — с пекарем Иожефом.

Уже четвертый час стояла на посту Даша Лучинина. Вчера она прибыла сюда с подружкой. Румынский катер пробуксировал баржу. Русские плотники к вечеру сколотили дошатые сходни. Девушки построили себе камышовый шалаш под дамбой. А кормили их пока что сербские крестьяне да проезжающие солдаты.

Несколько дней перебрасывалась через Тиссу моторизованная армия. Видно, командование не дожидалось конца белградского сражения, чтобы идти на Будапешт. У пристаней было людно и шумно. Дважды налетали «юнкерсы». Регулировщицы расставляли машины у переправы так, чтобы не мешать быстрой разгрузке барж.

— Давай! — слышался голос Лучининой, когда машины сходили на берег и выезжали с песчаной выемки на дамбу.

Как все фронтовики, Даша любила это словечко: «Давай!» Крикнешь, подсобишь людям словом и будто метлой сгонишь с пути «пробку». Порядочек. Даша увлекалась, кричала громче всех в минуту затора, пока водители гудели клаксонами и ругались.

Иногда регулировщица вскакивала на подножку машины на ходу, чтобы не задерживать, рапортовала в открытое окно:

— Контрольно-поверочный пост, ВАД-22! Предъявите ваши документы.

И оттого, что она была такая хриплоголосистая, и оттого, что опасная переправа была уже позади, все отвечали ей шутками, иные приглашали ехать с собой, на передовые.

— Сидай, сидай, курносая, поедем!

Даша так давно слушала на перекрестках и чужое горе, и чужую радость, что хорошо понимала людей.

Иногда ее охватывала такая жалость к людям — всех было жалко за что-нибудь. Она ругалась с водителями и жалела их. Иной вывернется перед тобой откуда-то, только и можно успеть выругаться.

— Вот ведь сошьет же господь людей! — кричала она.

А злости нету — вся на фашистов ушла.

Стемнело.

Изредка вдали вставал, рассекал небо и снова падал во тьму полей прожекторный луч. Тогда освещались по берегам низкие, жесткие ивы.

Река хорошо доносила дальнее буханье пушек. На Тиссе и на Дунае оно было такое же знакомое, как на всех пройденных реках. Так же на это буханье тянулись автоколонны, тысячи мужчин яростно ругались, если их задержишь в пути. А оттуда, из пекла, брели понурые, раненые… И Даше в этот вечер казалось, что кто-то, проклятый, давным-давно завел эту музыку и носит ее по всей земле. Донес до самой Волги, теперь назад, на Дунай. И если не знать, то можно подумать, что скопища людские со всех краев земли тянутся к этой музыке — только бы ее послушать. И невесело было думать, что еще, может быть, долго придется ждать, чтобы она умолкла наконец навсегда.

Баржа поскрипывала на ходу, и вода тихо плескалась около ее бортов. Маленький катер натужно тянул ее от берега к берегу. Баржа была уставлена грузовиками и подводами с фуражом. Тем, кто в этот вечерний час теснился у перил, высматривая в волнах плавучие мины, Тисса казалась бескрайной. Нет другого берега — баржа будто стоит на месте. Все испытывали одно и то же: и солдаты, и водители бензоцистерн, отгонявшие от машин курильщиков, и строгие с виду сербы у своих подвод. Разговаривали вполголоса Только что у всех на глазах пролетел немецкий самолет, разбрасывая по реке плавучие мины.

— Красивый народ, статный, — говорили солдаты, разглядывая сербов. — Себя зовут селяки — стало быть, по-нашему, крестьяне.

Один из сербов подошел, прикурил, остался слушать.

— Едем через Вршац, — рассказывал солдат из мотопехоты. — А у них митинг на главной площади. По-ихнему вече. Народная армия пришла. Цветы. Смеются. Встретились! Ну, мы, чтобы не тарахтеть, решили вбок, проулочком тихо-мирно объехать. Что ж вы думаете? Догоняют, назад поворачивают: «Ваш поход любо слушать, лучше всяких речей!»