Арсений Замостьянов - Шпион против майора Пронина

Пронин с любовью смотрел на мирных горожан. Дома не изменились, но как изменились люди с дореволюционной поры! Они стали добрее и спокойнее. Их дети учатся в школах и вузах: им суждено повести страну в космическое завтра. Ушел в прошлое разгул старой Солянки, когда каждое утро во дворах находили трупы.

Мы завоевали мир и теперь никогда не вернемся к дикостям доморощенного капитализма. Молодые москвичи, конечно, не помнят, каким он был — капитализм. Может быть, кое-кого привлекает угарное прошлое? Яркие этикетки частных фирм, соблазнительный порок порнографических картинок… Как оградить от этого молодежь? Фасады капитализма заманчивы: неоновые огни, броская реклама, роскошь, мода. Чтобы понять, как страшна изнанка капитализма, нужно повариться в мире чистогана, что твой карась в ушице. А ведь карась тоже думал, что баня, а оказался сваренным… Но мы же не можем устраивать им в Советском Союзе тренировочные макеты дикого капитализма! Что же делать? Читать назидательные речи? Да так только отвратишь от истины! Молодежь не жалует резонеров, это к старости мы сами ворчим и прислушиваемся к ворчанию. Значит, нужно ставить перед молодыми людьми приманчивые задачи — космос, военные победы, освоение новых далеких земель. Только на этом пути, а не на лекциях общества «Знание» ребята станут настоящими советскими людьми. Поймут, кто с нами и кто против нас. Нельзя держать наших внуков в оранжереях!… Так думал Пронин, когда друзья сообщали ему о проделках столичной богемной молодежи, которая молилась на заграничные тряпки и пластинки…

А бывшие хозяева жизни и их детки? Превратились в совслужащих, некоторые даже рабочими стали! Многие из таких оборотней затаили злобу на советскую власть — и это вполне логично. А кому-то хватило мудрости смириться, склонить голову перед непреклонной силой рабочего класса. Всяких повидал майор Пронин. Впрочем, и не майор, а генерал-майор КГБ, Герой Советского Союза Иван Николаевич Пронин. Вся страна привыкла к триумфальному сочетанию слов, золотом по мрамору: майор Пронин. Он и сам себя мысленно называл майором, а не генералом. А генералы — даже старшие по званию и по возрасту — все равно встают, когда в комнату входит майор Пронин. И поправляют мундиры. И отдают честь чекисту. Красногвардеец Иван Пронин стал чекистом еще в 1918 году. С самим Дзержинским служил! До хрипоты спорил с кокоткой Менжинским! Знал Петерса, Стырне, водил дружбу с легендарными красными дипкурьерами…

А молодой весельчак Иван Папанин учил его пить спирт без закуски. Это ведь Папанина драматург Тренев вывел под именем балагура Шванди в пьесе «Любовь Яровая»! Потом Папанин станет полярником, прославится на весь мир, а его тезка Пронин превратится в человека за семью печатями. Разведчик не имеет права быть знаменитым! Вот только писатель Лев Сергеевич Овалов иногда публиковал рассказы и повести про майора Пронина. Только правда там была загримирована, чтобы художественная литература не наносила вред государственной безопасности.

Пронин медленно, торжественно — как средневековый римский папа из костюмного кинофильма — прошествовал от кресла к секретеру и достал из укромного уголка вторую бутылку «Двина».

— Наверное, мне пора писать мемуары. Я полюбил рассуждать, вспоминать, сопоставлять. Раньше занимался этим по работе и ненужную информацию стирал из памяти. Знаешь, в Ленинграде говорят — стирка, а в Москве — ластик. Так было. А теперь вспоминаю…

— Мания воспоминаний! — поставил диагноз Овалов. — В таком случае тебе действительно нужно немедленно садиться к столу и писать. Упустишь момент — потом поздно будет. У нас говорят: «Я беременен повестью».

— Хочешь сказать, что я превращаюсь в беременного мужика? Жаль, что Агаша уснула. Она бы заливисто над этим посмеялась.

— Ну, извини, может быть, это действительно пошловатая метафора. Но уж больно привязчивая. Но писать тебе действительно необходимо. Поверь старому графоману.

— Ты не графоман, Лев Сергеич. Ты талантливый писатель, которого я знаю с двадцатых годов. Только недавно перечитывал твой старенький роман «Болтовня». От начала до конца перечитал.

Овалов покраснел — уже не только от коньяка, но и от смущения.

— После Толстого писать по-русски прозу — это, конечно, бесстыдство, — забормотал писатель. — Мне свои книги и раскрывать-то страшно! Вот так перечитаешь «Холстомера» или «Казаков» — и ахнешь. Зачем мы вам нужны?

Пронин повелительно поднял палец: