Уильям Моэм - Эшенден, или Британский агент

— И как же его фотография попала вам в руки?

— Джулия с ней не расставалась, и, чтобы ее заполучить, пришлось как следует потрудиться. Фотография Лала хранилась у нее в шкатулке вместе с множеством других фотографий эстрадных певцов, клоунов и акробатов — вероятно, с таким расчетом, чтобы индийца можно было принять за какого-нибудь загримированного артиста мюзик-холла. Впоследствии, когда Джулию уже арестовали и спросили, чья это фотография, она ответила, что это подарок какого-то фокусника-индийца, а как его зовут, она понятия не имеет. Еще до ареста Джулией по моему приказу занялся один очень дельный парень, и ему показалось странным, что из всех имеющихся в шкатулке фотографий только эта была снята в Калькутте. Он обратил также внимание, что на обратной стороне снимка проставлен порядковый номер, его он списал, а саму фотографию, как вы догадываетесь, положил обратно в шкатулку.

— Простите за любопытство, а как этот ваш дельный парень вообще получил доступ к шкатулке?

Р. сверкнул глазами:

— Вас это не касается. Могу сказать лишь, что сыщик, занимавшийся делом Джулии, не только сообразителен, но и весьма недурен собой. Впрочем, это детали. Отыскав номер фотографии, мы дали в Калькутту телеграмму, и вскоре я получил ответ, из которого следовало, что предметом обожания Джулии является не кто иной, как неуловимый и неподкупный Чандра Лал. После этого я счел своим долгом следить за Джулией повнимательнее. Оказалось, что она питает тайную слабость к морским офицерам. Я ее вполне понимаю — морские офицеры того стоят, но, согласитесь, со стороны дам сомнительного поведения и неопределенной национальности несколько опрометчиво делить во время войны досуг с офицерами военно-морского флота. Таким образом против нее постепенно собирались улики.

— А как же она передавала информацию?

— А никак. Даже и не пыталась. Немцы выдворили ее из страны без всякого умысла — она ведь работала не на них, она работала на Чандра. После окончания гастролей в Англии она планировала снова вернуться в Голландию и там с ним встретиться. Хорошей шпионки из нее бы не получилось — уж очень у нее нервы слабые, но работа, которую поручил ей Чандра, была не трудной; никто ей не мешал, она втянулась, вошла во вкус, у нее даже появился некоторый азарт: добывать массу интересных сведений, абсолютно ничем не рискуя. В одном из ее писем к Лалу, например, говорится: «Мне столько надо тебе всего рассказать, mon petitchou, [18]и тебе это будет extrêmement interessé [19]»; видите, она даже подчеркнула французские слова.

Р. молча потирал руки. На его усталом лице появилось дьявольское удовлетворение от собственной хитрости.

— По существу, это настоящий шпионаж. Впрочем, на Джулию мне наплевать — мне нужен он, а не она. Итак, когда против нее собралось достаточно улик, я ее арестовал. Улик же было столько, что на их основании я мог арестовать целую армию шпионов.

Р. сунул руки в карманы, и по его бледным губам пробежала улыбка, больше похожая на гримасу:

— Холлоуэй — не самое веселое место на свете.

— Как и любая другая тюрьма, — заметил Эшенден.

— С неделю я предоставил ей повариться в собственном соку, а затем решил ее проверить. К тому времени нервишки у нее уже начинали пошаливать. Надзирательница доложила мне, что Джулия пребывает в постоянной истерике. Вид у нее и впрямь был чудовищный.

— Она красива?

— Сами увидите. Не мой тип. На сцене, в гриме, она смотрится лучше. Я поговорил с ней без обиняков. Нагнал на нее страху. Пригрозил, что она получит десять лет. Как видно, Джулия не на шутку перепугалась — впрочем, этого я и хотел. Разумеется, она все отрицала, но у меня на руках были доказательства, и я заверил ее, что ей не отвертеться. Она залилась слезами и во всем призналась. И тогда я сказал ей, что отпущу ее на все четыре стороны при условии, что она уговорит Чандру приехать во Францию. Она наотрез отказалась, закричала, что лучше смерть, устроила мне довольно утомительную истерику, но я дал ей выговориться. Перед уходом я посоветовал ей еще раз подумать и сказал, что через пару дней мы к этому разговору вернемся. Но в следующий раз я пришел к ней не через два дня, а через неделю, и она, вероятно, поостыв и хорошенько обдумав мои слова, совершенно спокойно попросила рассказать о моем предложении подробнее. К тому времени она просидела в тюрьме уже две недели, и ей это порядком надоело. Я еще раз подробно растолковал ей, что мне от нее надо, и она согласилась.