Джон Ле Карре - Идеальный шпион

«Я вынужден пользоваться крепкой палкой (двадцать девять долларов наличными) все время из-за Сердца и прочих более страшных Болезней, — писал он. — Мой доктор утаивает от меня Наихудшее и рекомендует Умеренную пищу (самую простую и только Шампанское, никакого Калифорнийского вина), которая способна Продлить это Жалкое существование и позволить мне Побороться еще несколько Месяцев, прежде чем меня Призовут».

Он перестал носить очки с затемненными стеклами. А когда он нарушил закон в Денвере, то произвел столь сильное впечатление на тюремного врача, что был отпущен, как только Пим оплатил расходы по его лечению.

После Денвера ты решил, что ты уже покойник — не так ли? — и принялся преследовать меня, твердя о своей ничтожности. В каждом городе, куда я приезжал, я боялся увидеть твой жалкий призрак. Входя в конспиративную квартиру или выходя из нее, я ожидал увидеть тебя у ворот, демонстрирующего свою добровольную, преднамеренную незначительность. Ты знал, где я буду до того, как я туда приезжал. Ты добывал билет и ехал за пять тысяч миль только для того, чтобы показать мне, каким ты стал маленьким. И мы отправлялись в лучший ресторан города, и я платил за твой обед, и хвастался своими деяниями на дипломатическом поприще, и слушал твое хвастовство в ответ. Я давал тебе денег — сколько мог, моля Бога, чтобы ты пополнил свою коллекцию в зеленом шкафу еще несколькими Уэнтвортами. Но, танцуя вокруг тебя, и обмениваясь сияющими улыбками, и держась с тобой за руки, и поддерживая тебя в твоих дурацких затеях, я знал, что лучший свой обман ты уже совершил. Ты теперь ничто. Твоя мантия перешла ко мне, и ты остался голым маленьким человечком, а я — самым большим обманщиком на свете.

— Почему эти ребята не дают тебе титула, сынок? Мне говорят, что тебе пора бы уже быть заместителем министра. Есть на тебе какое-то пятно, да? Может, следует мне слетать в Лондон и поговорить с ребятами из твоего отдела кадров?

Как он меня нашел? Как это может быть, чтобы его разведка работала лучше лягавых псов ЦРУ, которые обычно не заставляли себя ждать и быстро становились моими постоянными и нежелательными спутниками? Сначала я подумал, что Рик пользуется частными детективами. Я начал записывать номера подозрительных машин, отмечать время звонков без отклика, пытаясь отличить их от тех, что исходили из Лэнгли. Я донимал мою секретаршу: никто не назывался моим больным отцом и не выспрашивал ее? Со временем я обнаружил, что сотрудник посольства, занимающийся билетами на самолеты и поезда, имеет склонность играть на бильярде в снукер в масонском общежитии в непрезентабельной части города. Рик откопал его там и сочинил легенду.

— Сердце у меня пошаливает, — сказал он этому дураку. — Понимаешь, в любой момент может прихватить, только ты не говори этого моему мальчику. Я не хочу его тревожить — у него и своих забот полон рот. А ты вот что можешь для меня сделать: всякий раз, когда мой мальчик будет уезжать из города, сними трубку и шепни мне, чтоб я знал, где его искать, когда придет мой конец.

Ну и можно не сомневаться, что в какой-то момент из рук в руки перешли золотые часы. И обещание билетов на финал кубка будущего года. И обещание, что, как только Рик поедет домой глотнуть родного воздуха Англии, он непременно повидает милую его старушку матушку.

Но обнаружил я это слишком поздно. К тому времени уже были Сан-Франциско, Денвер, Сиэтл. Рик поселялся в каждом из этих мест, плакал и еще больше съеживался у меня на глазах. А от Пима, казалось мне, по мере того как я накручивал одну ложь на другую, и льстил, и кривил душой то перед одним, то перед другим судилищем, остался лишь продувной обманщик, с трудом державшийся на хилых ногах доверия.

Вот как обстояло дело, Том. Предательство не бывает одноразовым, и я больше не стану тебя этим утомлять. Мы подошли к концу, хотя, глядя отсюда, кажется, что это начало. Фирма отозвала Пима из Вашингтона и направила его в Вену, чтобы он снова мог вести своих агентов и чтобы все возрастающая армия его обвинителей могла с помощью своих проклятых компьютеров крепче затянуть петлю вокруг его шеи. Ему нет спасения. В конечном счете — нет. Мак это знал. Знал это и Пим, хотя никогда в этом не признавался, даже самому себе. Просто еще один обман, говорил себе Пим, — еще один обман, и все в порядке. Мак нажимал на него, уговаривал, грозил. Пим был непреклонен: оставь меня в покое, я выкручусь, они меня любят, я же всю жизнь отдал им.