Джон Ле Карре - Идеальный шпион

— Все это я делал для тебя, сынок! Благодаря мне ты занимаешь место среди Самых Высокочтимых в Нашей Стране. Не найдется у тебя несколько монет для твоего старика, нет? А как насчет симпатичного кусочка жареного мяса с чем-нибудь, или ты стыдишься выйти в люди со своим стариком?

Первый удар он нанес в день Рождества, меньше чем через полтора месяца после того, как Пим получил официальное извинение от Центра. Джорджтаун был накрыт двухфутовым покровом снега, и мы пригласили Ледереров к обеду. Мэри как раз ставила еду на стол, когда зазвонил телефон. Согласен ли посол Пим оплатить разговор с Нью-Джерси? Согласен.

— Привет, сынок. Как тебя эксплуатирует мир?

— Я перенесу разговор наверх, — мрачно говорит жене Пим, и все понимающе смотрят, зная, что мир тайных служб никогда не спит.

— Счастливого Рождества, сынок, — говорит Рик после того, как Пим снял трубку в спальне.

— И тебе тоже счастливого Рождества, отец. Что ты делаешь в Нью-Джерси?

— Господь Бог — двенадцатый игрок в крикетной команде, сынок. Это Бог говорит нам, что надо всю жизнь выставлять перед собой левый локоть. Никто другой.

— Так ты всегда говорил. Но сейчас ведь не сезон для крикета. Ты что, пьян?

— Он — третейский судия, и судья и присяжные в одном лице — никогда не забывай об этом. Господа Бога не обманешь. Это никому не удавалось. Значит, ты рад, что я оплатил твое обучение?

— Я не обманываю Господа, отец, я собираюсь отметить его рождение в кругу моей семьи.

— Поздоровайся с Мириам, — говорит Рик; слышны глухие возражения, потом к телефону подходит Мириам.

— Привет, Магнус, — говорит Мириам.

— Привет, Мириам, — говорит Пим.

— Привет, — это во второй раз говорит Мириам.

— Тебя там прилично кормят, в этом твоем посольстве, сынок, или одной только жареной картошкой?

— У нас вполне приличная столовая для младших чинов, но в данный момент я собираюсь есть дома.

— Индейку?

— Да.

— Под английским хлебным соусом?

— Очевидно.

— А этот мой внук — как там он, в порядке? У него хорошая голова, верно, такая же, какой я наделил тебя и о которой все говорят?

— У него очень хороший лоб.

— И глаза голубые, как у меня?

— У него глаза Мэри.

— Я слышал, она — первый класс. Я слышу превосходные отзывы о ней. Говорят, у нее недурные владения в Дорсетшире, которые тыщонку-другую стоят.

— Это собственность по доверенности, — резко обрывает его Пим.

Но Рик уже начал погружаться в глубины жалости к себе. Он разражается рыданиями, рыдания переходят в вой. Слышно, как в глубине плачет Мириам, подвывая, словно собачонка, запертая в большом доме.

— Милый! — говорит Мэри, когда Пим снова занимает свое место хозяина во главе стола. — Магнус! Ты расстроен. В чем дело?

Пим качает головой, одновременно улыбаясь и плача. Он хватает бокал и поднимает его.

— За отсутствующих друзей, — провозглашает он. — За всех наших отсутствующих друзей. — И потом, только на ухо своей жене: — Просто один старый-старый агент, милочка, который умудрился разыскать меня и пожелал мне счастливого Рождества.

Можешь ты представить себе, Том, чтобы величайшая страна в мире оказалась слишком маленькой для одного сына и его отца? Однако именно так и случилось. То, что Рик устремлялся туда, где он мог использовать протекцию сына, было, я полагаю, лишь естественно, а после Берлина — и неизбежно. Для начала, как мне теперь известно, он отправился в Канаду, неразумно положившись на тесные связи внутри Содружества Наций. Канадцам он довольно быстро надоел, и, когда они пригрозили выслать его на родину, он внес небольшой аванс за «кадиллак» и двинулся на юг. В Чикаго, как показали мои расспросы, он уступил многочисленным заманчивым предложениям компаний, владевших недвижимостью, перебраться в новые районы на краю города и для начала три месяца пожить там бесплатно. Так полковник Хэнбери жил в Фарвью-Гарденс, а сэр Уильям Форсайт осчастливил Санлей-Корт, где он продлил свое пребывание, затеяв долгие переговоры о приобретении мансарды для своего дворецкого. Откуда каждый из них добывал наличность — навсегда останется тайной, хотя на заднем плане, несомненно, присутствовали благодарные милашки. Ключ к разгадке дает едкое письмо управляющих местного клуба при ипподроме, в котором сэру Уильяму сообщают, что его лошадей примут в конюшни, как только будет за них заплачено. До Пима лишь смутно долетали эти отдаленные громовые раскаты, а частые отсутствия из Вашингтона создавали у него ложное чувство защищенности. Но в Нью-Джерси произошло такое, что навсегда изменило Рика и сделало Пима с тех пор его единственным средством к существованию. Может быть, ветер Судного Дня одновременно подул на обоих? Рик в самом деле был болен? Или же он, как и Пим, лишь чувствовал надвигающееся возмездие? Рик, безусловно, считал, что он болен. Рик, безусловно, считал, что не может не быть больным: