Лев Овалов - Букет алых роз

Ясно, что эта среда была питательной для авторов шпионских повестей. Ведь безобидный гость из Лондона или Бостона запросто может оказаться агентом могущественной разведки — а у юных любителей фирменного тряпья уже увяз коготок… Связь с иностранцами налицо, а последствия легко предсказать. И Лев Овалов в том же 1957 году пишет шпионскую повесть, насыщая ее подробностями из жизни “фирменников”, связавшихся с иностранцами.

Так, в повести упоминается улица Горького — любимое место молодежных гуляний. Овалов не пишет, что на молодежном сленге тех лет самая респектабельная часть этой улицы называлась не иначе как Бродвеем (точно так же ленинградские стиляги называли Бродвеем излюбленный отрезок Невского проспекта).

Культовое место тогдашней молодежи — манящий Коктейль-холл, самое модернистское заведение Москвы. Он открылся в сердцевине Бродвея, напротив Центрального телеграфа — величественное здание телеграфа всегда отличалось самой прихотливой иллюминацией в дни ноябрьских, декабрьских, январских и майских праздников. О Коктейль-холле (его называли попросту “Кок”) Алексей Козлов вспоминает с особой приязнью: Когда коктейль был готов, начиналось особое удовольствие по его выпиванию, а скорее — высасыванию по отдельности разных слоев через соломинку. Нужно было только подвести “на глаз” нижний кончик соломинки к выбранному слою и, зафиксировав положение, потянуть содержимое слоя в себя. Так чередовался приятный сладкий вкус вишневой или облепиховой наливки с резким ароматом “Абрикотина” или “Кристалла”. Даже через сорок лет музыкант чувствует во рту вкус тех напитков! Старшие товарищи — носители консервативной морали, — как водится, считали это место растленным. Как никак “Коктейль-холл” работал до пяти утра, а интерьер был выполнен по западным стандартам: винтовая лестница, барная стойка, столики ультрасовременного вида, которые вскоре стали обыденными приметами хрущевского минимализма. Целостная модная эстетика. Именно с “Кока” писал Овалов свое ночное заведение, кишевшее шпионами, чекистами и легкомысленными молодыми людьми. Любопытно, как быстро остромодные явления становились привычным официозом, если их брала на вооружение отечественная промышленность. Сталинский ампир сменился функциональным современным стилем Дворца пионеров на Ленинских горах, а легкие, без излишеств, столики телевизионного “Голубого огонька” напоминали “Коктейль-холл”. Узкие брюки тоже стали вполне приличной одеждой. В семидесятые годы модников уже привлекало ретро — антикварная мебель, бабушкины платки, иконы, пышные абажуры, столовое серебро, даже анекдотические накомодные слоники и наоконные фикусы… Все, против чего боролись стиляги пятидесятых. Социалистические твисты с их солнечным оптимизмом вызывали кривую усмешку у ценителей арт-рока, которым удавалось записать на бобины новейшие английские и американские записи. Но в то время майор Пронин уже пребывал на пенсии, наслаждался воспоминаниями и с тревогой следил за хоккейными баталиями чехословацких и советских друзей-соперников.

Мы условно относим “Букет алых роз” к прониниане, хотя генерал из этой повести не назван Иваном Николаевичем Прониным. Но мы-то понимаем, что седой ветеран контрразведки, который приезжает на службу первым — “ни свет ни заря” и вскидывает на посетителей “серые, выцветшие от времени глаза” и “чем-то напоминал Евдокимову старого, умного и снисходительного учителя” — это не просто генерал, а генерал-майор Пронин. Мы верим, что Евдокимов назвал генерала Григорием Петровичем в целях конспирации — а Пронин был и остался Иваном Николаевичем. За год до выхода повести коммунисты всей страны по-новому взглянули на внутреннюю политику тридцатых годов, заговорили о культе личности Сталина, о необоснованных репрессиях. Начались процессы реабилитации. В то же время Советский Союз активно и небезуспешно участвовал в холодной войне — а значит, было кровно необходимо поддерживать высокий авторитет чекистов, авторитет Комитета государственной безопасности. Признание перегибов сталинского времени не должно бросить тень на традиции Дзержинского. Поэтому образ Железного Феликса и стал одним из центральных в сусловской доктрине пропаганды. Образы старых чекистов, хранителей традиций Дзержинского, тоже были святы. Именно таким старейшим сотрудником ЧК был Пронин. Будучи в генеральском чине, он уже не бегал за шпионами, не маскировался под обывателя. Он сидел в кабинете и разрабатывал стратегию следствия, бросая проницательные взгляды на однотонные шторы. В “Букете алых роз” орудием Пронина был смышленый и ловкий капитан Евдокимов. Новые ученики не могли заменить Пронину Виктора Железнова, но на Евдокимова можно было положиться.