Юрий Корнилов - Горячее сердце

— Электрические… — подсказал Корсаков.

— Угу, лектрические, не собраны… А те, что собраны… По мелким речкам не идут. Так сколь золотишка да платины щуки отхватили у вас? А ты за граммы… Кумекаешь?

— Кумекаю, кумекаю, говори, — торопил Корсаков.

— А старателей обсчитывают, вовремя не дают расчет. Кумекаешь? К кому нас толкают идтить? К скупщикам. А ты нас к стенке!

— Но вы же хотели нас прикончить за триста червонцев?

— Не-не… — сжался Евсеич, — это не я… Это Агап все.

Корсаков задумался. Он знал, что рабочие недовольны разбором паровых драг. Но спецы говорили, что паровые устарели. Нужна механизация. И он радовался, что на приисках устанавливают американские мощные электродраги. А выходит, драги эти не везде могут работать… А паровые уже убраны. Неужели вредительство? Но в каких масштабах! Корсаков ахнул. Сколько за один год из-за этой путаницы недодано золота и платины! А ведь мы за границей на золото все покупаем для нашей промышленности! Да и старателей не зря кто-то толкает к скупщикам. Надо немедленно писать рапорт на имя Ногина, а может, даже Матсона.

Корсаков услышал шаги. В калитке стояли Костя и два милиционера. За ними растерянно переминалась молодушка в платке до бровей и бородатый низкорослый старатель — понятые.

— Займитесь этими, — указал наганом Корсаков на лежащего на пороге Агапа, на утопившего в руках голову, сидящего у ворот Герасима, на потного, перепуганного Евсеича… — Составьте акт… Не забудьте тщательно обыскать дом и двор. А я рапорт начальнику ОГПУ пойду писать. Важный… Время не терпит… — Корсаков сунул наган за пояс, под френч, и торопливо зашагал в милицию.

«Кто же щуки? Щуки — надо же так сказать о вредителях. — Корсаков посмотрел на знойное небо, на синеватые гряды тайги и подумал: — Так и не взойти мне на шихан!»

С шихана подул ветер. Грудь опять начало ломить. Видно, к перемене погоды.

За окном заметно потемнело, на город навалилась лиловая тишина. Она словно концентрировала звуки, переносила их за несколько кварталов. В открытую форточку влетали остервенелый лай собак, крики играющих ребят, басовитый призыв извозчика: «Эй, гражданин хороший! Садись, прокачу, как купчика, но дешево — за полрупчика!»

Потом на несколько секунд смолкло все, будто город вымер. И вдруг на вокзале протяжно и как-то надрывно закричал паровоз: «У-у-у-умер! У-у-у-умер Кор-са-ков!»

Ногин машинально включил настольную лампу. В ее свете на сером телеграфном бланке проступила цепочка букв. Ногин сквозь кругляшки очков в который раз прочитал:

«Вчера скончался Владимир Семенович Корсаков от скоротечной чахотки».

«Эх, Корсаков, Корсаков, как же мы перед тобой виноваты!» — Ногин вспомнил, как докладывал ему Владимир Семенович о случившемся в Висимо-Шайтанском заводе.

Тогда Ногин предложил:

— Не возражаешь, Владимир Семенович, если мы тебя в группу по делу о вредительстве в золото-платиновой промышленности включим? Дело-то с твоего рапорта возникло!

Корсаков вытянулся:

— Так точно. Не возражаю. — И пошатнулся, схватился за стенку, стал оседать.

Вызванный врач с укором взглянул на Ногина:

— Я же требовал еще в прошлом году отправить товарища Корсакова на лечение в Крым. Почему вы ему не предоставили отпуска? У него туберкулез! Вы понимаете? Застарелый туберкулез!.. После возвращения с лечения товарища Корсакова требую перевести на более легкую работу! Вы слышите? На более легкую! Если он еще будет ползать по снегу или по болотам… за этими… Как их?.. Вашими скупщиками-контрабандистами — медицина бессильна… Помочь не сможем, не сможем…

Ногину хотелось возразить доктору, маленькому седоволосому с тонким прямым носом, с которого беспрерывно соскальзывало старомодное пенсне, что нет у чекистов легкой работы, но сдержался и даже пошутил, что приказание медицинского начальства — закон!

Действительно, через несколько дней нашли путевку для Корсакова, а после возвращения его из санатория перевели в Коми-Пермяцкий округ на должность, которая не требовала постоянных разъездов.

Но было уже поздно…

«Если когда-нибудь газетчики или писатели будут создавать книги о чекистах моего времени, — подумал Ногин, — их упрекнут за шаблон: мол, большинство чекистов у них больны туберкулезом. Но как ни горько — это не шаблон, а жизнь. И у Дзержинского не раз открывался процесс в легких…» Он вспоминал как-то при Ногине, что лечился кумысом в оренбургских степях. И Ногину советовал съездить подлечиться в кумысолечебницу… И Корсаков умер от чахотки. И Добош — болен тем же… В памяти всплыло еще десяток фамилий.