Виктор Давыдов - Кто бросит камень? Влюбиться в резидента

— У нас уже есть три трупа, — холодно произнес он. — Хотите еще получить? Так вы их получите. Я уверен, что эта девчонка нужна ему для прикрытия и… постели. Как только он получит новое задание, он ее уберет. И пока мы опять будем его разыскивать, он оставит еще кучу трупов. Извините, но я не могу взять на себя такую ответственность.

— Разрешите обратиться с рапортом к заместителю наркома? — Свиридов решил упираться, помня свое обещание погибшему другу.

«Что ж ты прилип как банный лист к… Есть из-за чего упираться? Тебе же лучше будет, дурилка. Ладно, не таких ломали. У меня же на руках все козыри», — усмехнулся про себя начальник отдела.

— Ну что ж, тогда сделаем так. Возвратится замнаркома из командировки, я ему доложу вашу точку зрения. Если больше вопросов нет, вы свободны.

Свиридов шел к своему кабинету, и в душе его нарастало беспокойство. Причем беспокойство это не могла вытеснить радость присвоения нового звания. Он понимал психологическое состояние нового руководителя отдела, что тому хочется самоутвердиться, и осознавал, что противостоять этому самоутверждению он не сможет. Верхнее начальство тоже не захочет рисковать. Поиграли, и хватит, скажут ему. А что он скажет Николаю, когда они встретятся там, наверху?

Федор Ильич уселся за стол и попытался сосредоточиться, но ничего не получалось. Уйти, что ли? Сказаться больным и уйти? В дверь постучали, и на пороге появился Климов:

— Разрешите, товарищ капитан.

— Майор.

— Извините, не понял, — Никита Кузьмич наморщил лоб.

— Товарищ майор, — с невеселой улыбкой произнес Свиридов. На счет «три» до лейтенанта дошло.

— Да ну? Во как, — посыпал он междометиями, добираясь до нормальной лексики. — Поздравляю, Федор Ильич, здорово, поздравляю.

Забыв о субординации, он подошел к начальнику и стал трясти его руку. Свиридова тронула искренность Никиты.

— Ну, ладно, оторвешь руку-то, — нарочито строгим тоном сказал он, пытаясь скрыть нахлынувшие чувства. Но Никита, прохиндей, расслышал в голосе другие нотки.

— Федор Ильич, что-то случилось? Неприятности какие-то?

— Есть такое дело. Садись. В общем, новый наш начальник считает, что операцию надо заканчивать и брать Седого.

— Вот те раз! — весь букет эмоций отразился на лице Климова. — А наши планы? Значит, вся работа насмарку. Федор Ильич, а вы…

— А что я? Пытался возражать, но он обещал доложить на днях замнаркома, и я не уверен, что тот нас поддержит, — Свиридов развел руками. — Понимаешь, Никита Кузьмич, у Селиванова тоже резоны серьезные. А вдруг что-нибудь с Анютой случится? Этот Муромцев еще тот волк, почуяв опасность, запросто может ее убрать. А если будет еще один труп, нам с тобой головы не сносить. Да ты не расстраивайся! Такое дело сделали, такого матерого зверя нейтрализовали, столько информации получили. А каких ребят в деле проверили. Ты знаешь, я этого Глебова серьезно намерен взять к нам…

Свиридов осекся: «Стоп. Это же я не Никиту, это я себя уговариваю… Но ведь это все правда, и Николай бы меня понял».

— Парень стоящий, — согласился лейтенант. — А девчонка, по-моему, вообще прирожденная разведчица, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Так что, Федор Ильич, возьмем этого Муромцева, авось поколется.

«Однако разболтался ты, капитан, как старый Мазай, а надо и о деле потолковать», — упрекнул себя Свиридов.

— Как он там, на юге, себя ведет?

— Федор Ильич, тамошние мужики говорят, нервничает он. Несколько раз пытался звонить сюда, на Ольгину квартиру, — Климов недоуменно покрутил головой.

— Сильный мужик, однако, — в голосе Свиридова Никита Кузьмич явственно различил оттенок уважения. — Я бы, наверное… не дай бог!

— Но звонить ей сюда… непохоже на такого профессионала.

Климов был чересчур категоричен в оценке Муромцева. Через много лет после войны он узнает, что в США у арестованного советского резидента найдут микропленку с письмом от родных на русском языке, которую ас разведки хранил в нарушение всех и всяческих инструкций. И было ему прекрасно известно, что инструкции «пишутся кровью» и для «красных», и для «белых», а вот поди ж, совладай с собой, живя столько лет в одиночестве, под чужим именем, с чужой биографией, если эти микроскопические строчки писем становятся для тебя символом всего того, ради чего ты рискуешь жизнью…

— У тебя дочь есть? — печально выдохнул Свиридов.

— Ну, вы же знаете, у меня пацаны, — горделиво ответил тот.

— Какая разница… представь себя на его месте.