Арсений Замостьянов - Спасти Вождя! Майор Пронин против шпионов и диверсантов

Ревишвили картинно скрестил руки на груди.

– Прошу отправить меня под арест. Буду ждать расстрела молча. Разговаривать с вами не собираюсь.

– Под арест? Извольте.

И тут Ревишвили снова нарушил обещание молчать: он заговорил.

– Вы думаете, что победили? Да, меня вы уничтожите. Браво! Это у вас получилось. Вы, наверное, сейчас испытываете головокружение от успехов, как это принято у советских людей. Что дальше? Наша группа – это маленький островок в океане. Против вас встанут лучшие люди страны.

Надоел Пронину этот господин. Слишком уж он красуется своим надменным презрением, своим непреклонным антисоветизмом. Пожалуй, он не так противен, как приспособленцы, которые на первом же допросе начинают пресмыкаться перед чекистами, лебезить. Ревишвили можно уважать за отвагу. Но его непробиваемая самоуверенность выглядит жалко. Он волевой, но глуповатый человек... И все-таки мы снова сдали работу с помарками. А кремлевский предатель оказался осторожнее, чем нам бы хотелось.

Пронин должен был обедать с Бронсоном: стайерское интервью продолжалось... Нужно было как-то объяснять ранения... С десяти до двенадцати часов Пронин спал в госпитале, выпив кружку теплого морса. Потом доктора поколдовали над ранами. Лечение лечением, но без костылей Пронин передвигаться не мог!

– Не волнуйся! – сказал Ковров, заглянувший в госпитальный бокс к Пронину. – Обед с Бронсоном отменять не будем! Посмотри! – Он швырнул на стол свежие «Известия». – Ради тебя сегодня газета вышла с опозданием на три часа. Цени. Там на четвертой странице, в подвале...

– «Несчастье на Ленинградском шоссе. Журналист Иван Николаевич Пронин попал под грузовик. Водитель грузовика задержан сотрудниками ОРУДа». Чушь какая-то. Сроду таких заметок «Известия» не публиковали.

– Специально для Бронсона!

– Не поверит. Шито белыми нитками, – отмахнулся Пронин.

– А мы от него и не ждем доверия. Просто соблюдаем приличия. Он про тебя уже давно догадался. И про то, что взяли Ревишвили, прекрасно осведомлен. Так что у вас теперь поединок в открытую, но с соблюдением проформы. Понимайт?

– Понимайт. Попал под грузовик, но пришел на обед. Хотя и на костылях. Советские журналисты несгибаемы. Фарс. Просто фарс.

– Пожалуй. Но ты умеешь работать в этом жанре. Будь я Немировичем-Данченко или Таировым – только в фарсах тебя бы использовал. А выглядишь ты неплохо для раненого! Бодро выглядишь. Прямо как я в молодости. Эх, где та молодость... А что мы имеем по кремлевскому предателю?

– Изучаем людей. С Бронсоном общались трое, да и то – мимолетно. Один – знаменитый искусствовед Захарьин. Глава комиссии по музейному наследию Кремля. Уважаемый человек. Награжден советской властью. По биографии бесконечно далек от военных приключений. Бронсон познакомился с ним на приеме в доме работников искусств. Второй – старшина караульной службы Толстиков. Бронсон его расспрашивал о достопримечательностях Кремля. Случайно встретил в Александровском саду. Это подозрительно, но не более.

– Ничего себе – не более. Работайте с ним.

– Третий – замнаркома финансов Спиридонов. Он в эти дни регулярно бывает в Кремле по службе. Бронсон брал у него интервью. Больше ни с кем из тех, кто работает за кремлевскими стенами, американец не общался. Хотя, конечно, предателем может оказаться и человек, не знакомый с Бронсоном лично, – вздохнул Пронин.

Пронин заранее занял столик в «Метрополе». Выпил стакан лимонной воды и заказал кофе по-турецки. Тут-то и появился Бронсон.

– Мой друг, что я вижу? – спросил он по-русски, показывая на костыли.

– А вы не читали сегодняшнюю прессу? Я попал под грузовик.

– Под грузовик? Господи, почему вы не в больнице? Это же опасно! – запричитал Бронсон через переводчика.

– Ерунда. Только ноги и пострадали.

– Я вижу, у вас и на лице шрамы. Ах, эти проклятые грузовики! Сколько от них неприятностей!

– Давайте не будем говорить о дорожных неприятностях. Я чувствую себя вполне сносно и готов по этому случаю зверски напиться!

– Но костыли! На них страшно смотреть!

Пронин разглядывал Бронсона. Румяный, чисто выбритый. Настолько чисто, что Пронин машинально дотронулся до собственной щеки – и почувствовал легкую щетину. Настоящий денди этот Бронсон! Нам еще далеко до таких стандартов элегантности. И пахнет от него приятно: свежестью, но без приторности. Умеет человек пользоваться одеколоном, знает дозу.