Анатолий Ромов - Таможенный досмотр

— Ну что? — спросил Сторожев.

— Нашел вот это. — Я показал крестовину. Сторожев взял ее и рассматривал, наверное, минут пять. Наконец спросил:

— А следы?

— Следов много, и довольно четкие. Вот. — Я показал на отпечатки. — Бежали к обочине от мотоцикла.

— Ну да. А у меня — отпечатки протекторов поджидавшей их машины. Судя по рисунку отпечатков, малолитражка типа “Жигулей”. По глубине следов можно считать, что машина ждала их довольно долго. Думаю, около получаса. Примерно… встала она здесь минут за пятнадцать до начала налета.

Сторожев посмотрел на меня. Я понял, что означает этот взгляд. Если машина, поджидавшая налетчиков, успела проскочить кордон блокировки и выехать в город — все. Пиши пропало. Найти ее среди нескольких тысяч городских малолитражек, зная только рисунок протекторов, — задача почти невыполнимая. Тем более протекторы можно сменить. Или налетчики могли просто бросить машину на одной из улиц. И уйти пешком, растворившись в городе.

Мы сидим в небольшом просмотровом зале управления. Впереди в креслах — кто вполоборота, кто перелистывая бумаги — ждут участники совещания оперотдела, которых шеф подключил к работе после налета, — около десяти человек. За столом у пульта, рядом со мной, — Сторожев и Ант. На столе разложен “реквизит” по налету. Собственно, реквизита немного. Найденная мной в коляске мотоцикла ГАИ крестовина кардана от “Жигулей”. Потрепанная книга “Атлас автомобильных дорог СССР” — единственная вещь, оказавшаяся в кабине автофургона “Хлеб”. Кроме реальных вещулик, тут протоколы опросов свидетелей: тех, кто видел стоящую у обочины на седьмом километре Нарвского шоссе машину “Жигули” серого цвета; затем показания тех, кто проезжал в момент налета мимо места аварии, а значит, видел “младшего лейтенанта ГАИ” и “человека в гражданском”, и, наконец, тех, кто опознал в человеке, стоявшем у задних дверей перевернутого госбанковского “рафика” Корчёнова-Пахана.

Сторожев, подождав, пока все усядутся, встает. Говорит он коротко, не вдаваясь в детали и не оценивая пока никак то, что случилось.

— Товарищи. Я собрал вас, чтобы подробно обсудить и разработать план, как нам действовать в дальнейшем по делу о контейнере, убийстве Горбачева, а теперь и о похищении налетчиками пятисот тысяч долларов. — Он медлит. — Первым слово… Наверное, вам, товарищ Вахесаар.

Уно Вахесаар — маленький, белобрысый, с колючими глазками, кажущимися иногда бесцветными. Встал, кашлянул.

— Мне было поручено выяснить, на кого мы можем выйти… в том смысле, кто из людей в порту мог бы, повторяю, мог бы узнать, когда и в какой именно машине повезут пятьсот тысяч долларов. Как мы все понимаем, это и только это могло стать единственным условием успеха налета. Единственным. — Вахесаар помолчал, и поэтому я понял — он не очень уверен в том, что говорит. — Так вот, мы считаем, что таким человеком должен был быть… тот, кто имеет практически доступ на любой участок порта и практически в любое время. После тщательного отбора, по нашему мнению, таких людей оказалось пятеро. Еще раз хочу сказать, что все это хорошие, проверенные, знающие свое дело люди. И тем не менее мы должны их знать. — Вахесаар повернулся ко мне. — Володя.

Я нажал кнопку сигнала. Погас свет. На экране появилось фото диспетчера порта Ленциуса. Я хорошо знал его лицо. Грузноватый, но всегда подтянутый, типичный “ллойдовец”, взявший порт после пятнадцатилетней “загранки”.

— Ленциус, старший диспетчер порта. Думаю, нет необходимости пояснять, что он имеет доступ всюду. Перед ним как на ладони картина движения судов, подъездных путей, выезд автотранспорта и так далее.

Я снова нажал кнопку. На экране появилось хмурое длинноносое лицо Хельмута Кырвиттаса, портового маркони. Его я тоже знал хорошо.

— Кырвиттас, начальник портовой радиостанции. В силу должности не только имеет свободный проход по порту, но и всегда в курсе всех изменений обстановки, не говоря уже о неограниченных возможностях контроля над эфиром.

На экране появилось фото карантинного врача порта Валерия Северцева. В общем, его знали все. Для своей должности Северцев был сравнительно молодым — ему было не больше тридцати. Я вспомнил: около полугода назад Северцев настоял на повторной проверке крупной партии импортного мяса, и во всей партии при повторной экспертизе обнаружили бациллы бубонной чумы. Кажется, это была фотография с доски Почета — Северцев улыбался. Открытое, немного ершистое лицо.